Андрис сделал несколько шагов в направлении улицы Лачплесиса, затем столько же в сторону Елизаветинской. Немного постоял, понаблюдал за рядами домов на одной и другой стороне Курмановской улицы. Где-то неподалеку, за мрачными домами, раздавались свистки сцепщиков вагонов, тяжело пыхтел паровоз и лязгали буфера. Андрис привалился к столбу, на котором висела электрическая лампочка, глянул на карманные часы и продолжал ждать.
Первый час, люди уже давно вернулись из кино, а он все торчит здесь.
Было около часа ночи, когда в переулке появились двое с ведрами и рулонами бумаги. Они останавливались возле дощатых заборов и стен более крупных домов, мазали их клеем и прилепляли плакаты.
«Расклеивают предвыборные плакаты. Но почему их так мало? Идти гурьбой ведь надежнее, если случится столкнуться с противниками». Он знал это по собственным ночным походам в агитколонне Трудовой молодежи. В двадцать восьмом году он около Стрелкового сада попал в настоящую потасовку. Они клеили плакаты на заборе дома пароходства Грауда, и на них напали с железными палками молодчики из национального объединения. Сантыня из центрального отдела пришлось на «скорой помощи» отправить в больницу.
Нет, эти люди, конечно, не были противниками. Встретившись в середине улицы, они перекинулись малопристойными словами и спокойно разошлись.
После них появились двое в формах артели «Экспресс», они приставляли к стенам переносные лестницы и плакаты клеили на уровне второго этажа. Андрис заметил, что они прилепляют сразу по два плаката с разными номерами — так что одновременно работали на двух господ. В полумраке на одном из плакатов можно было различить белую единицу — список домовладельцев.
До трех часов Андрис оставался на улице совершенно один.
Затем неизвестно откуда появились люди. Они шли на некотором расстоянии друг от друга. Шедший в нескольких шагах впереди, подойдя к стене, кивал заднему. Тот тоже подходил к стене, проводил по ней кистью и спешил прочь. За ним подбегал третий и прижимал к стене белый лист. А четвертый только и делал, что смотрел по сторонам.
— Эй, вы! — не стерпел Пилан.
Все на миг застыли, затем, как по команде, повернули назад и даже не на носках, а так, что загудела земля, кинулись в ближайший переулок. Но столкнулись там с двумя верзилами.
Раздался пронзительный полицейский свисток. «Стрелять буду!» — кричал кто-то. Поднялся страшный шум. Со стороны Елизаветинской, Мельничной и Лачплесиса, от железнодорожной насыпи загудели тяжелые шаги. С Мариинской улицы донесся цокот копыт.
— Тут еще кто-то! — Один из подбежавших схватил Андриса за шиворот. — Руки вверх! Ни с места!
Не помогли никакие возражения, Пилана погнали до угла и вместе с остальными задержанными повели под вооруженной охраной посреди мостовой. Не хотели слушать никаких объяснений. В полицейском участке — тоже. Там его втолкнули в грязный закуток рядом с комнатой дежурного. Задержанным не разрешали общаться. К каждому приставили по полицейскому или шпику в штатском.
Андриса допросили первым.
— Ничего не делал, а посреди ночи находился на таком расстоянии от места своего жительства? — спросил чиновник с бледным лицом, прикрыв глаза. Голос у него был тихий, женственный. — Интересно, каким маршрутом вы возвращались из Народного дома на Ревельскую улицу?
— По Дерптской, Елизаветинской… Возле базара Берга я остановился… — Он соображал, как бы скрыть причину своей прогулки. Не скажет же, что выслеживал жену…
— Значит, остановились возле базара Берга? — Чиновник перекосил рот, словно пытался разжевать жесткий кусок. — И в самом базаре были?
Андрис молчал.
— Понятно… — Чиновник сгреб документы Пилана. — Когда вы вышли на Курмановскую, то видели, как те расклеивали листовки?
Андрис не знал, что ответить.
— Стало быть, ты из демократов, что поют московскую песню?
— Я не из тех!
— Стало быть, ты видел этих типов за работой?
— Не совсем. Ведь было темно.
— Ах темно? — Держа ручку за самый конец, чиновник обмакнул перо в чернильницу.
Казалось, он ждал от Андриса еще чего-то, какого-то объяснения. Видно, остальные тоже, потому что в комнате воцарилась гнетущая тишина, а Андрис ломал себе голову над тем, что он скажет, если начнут выспрашивать о Мелите.