ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Открывая калитку во двор Курситисов, Сильвестр Урбан заранее знал, что его, как нищего, посадят у самых дверей, на колоду, на которой рубят хворост. Но это его от посещения Курситисов удержать не могло. Сильвестр был вынужден стучаться в дверь Курситисов, со всеми приветливо здороваться, занимать их разговорами о том, что видел, что слышал с тех пор, как приходил сюда в последний раз. Пока гость говорил, Курситисы из комнаты не уходили, и он мог все время смотреть на Веронику, а при удобном случае и перемигнуться с ней, условиться о свидании. Поэтому Сильвестр спокойно терпел и насмешливое высокомерие Курситихи, и издевки самого Курситиса насчет женихов, у которых даже справных постол на ногах нет.
Сильвестр уже толком не помнил, когда он впервые пришел к Курситисам. Это, кажется, было после большого раздела земли. Осенним воскресеньем он как-то проводил Веронику с праздника Мадаленской церкви и признался ей в любви. К Курситисам он тогда зашел как победитель — удалой и шумливый, болтал с хозяевами о чем попало, называл Курситиса тестем, справлялся о приданом девушки, подначивал, пока хозяин не рассердился и не прогнал его. После этого Сильвестр несколько недель напрасно пытался повидать возлюбленную, а когда они встретились, девушка целовала его солеными от слез губами.
— Ох, Сильвестр, какая я несчастная, — всхлипывала Вероника. — И зачем я только на свет родилась…
После долгих уговоров она призналась, из-за чего ей приходится так убиваться. Из-за Сильвестровых выходок в то воскресенье. Да и не только поэтому. Оказалось, что жизнь Вероники у дяди, брата отца, была хуже каторги. Умирая, вдовый отец заставил дочь поклясться, что она останется у дяди, будет на него работать и слушать его. Одиннадцать лет она честно соблюдала клятву. Чтобы хозяину было легче, бросила школу. Отдавала ему каждую копейку — подарена ли та была ей кем-нибудь или выручена за грибы и ягоды, или же заработана на церковном дворе присмотром за лошадьми богатых хозяев. За все время, что она работала не жалея сил, не приобрела ни одной косынки, ни одной ленты для волос, но дяде и его семье все равно угодить не могла. У Курситиса было пять дочерей и хворая жена. Курситисы хотели, чтобы родственница работала на них, пока они не выдадут замуж всех дочерей. Так она батрачила на них и копила приданое для хозяйских дочерей. Одна мысль о том, что сирота могла бы оставить их дом, приводила Курситисов в ярость. Вероника хотела уйти в услужение к чужим, просила ксендза освободить ее от клятвы, данной покойному отцу, но ксендз был на стороне дяди. И теперь, когда Курситисы узнали, что парень приглядел их приемную дочь и хочет жениться на ней, они прямо задыхались от злости. Да к тому же Сильвестр так рассердил в то воскресенье старого Курситиса…
— Буду сдерживать себя, — успокаивал Урбан Веронику, выслушав ее. — Буду нем как рыба. И только получу землю, вырву тебя из их лап, хоть мне для этого весь мир перевернуть понадобится. Я так хочу. А если человек чего-нибудь очень захочет, своего добьется.
Отогнав налетевшего на него пса, Сильвестр поскребся в дверь вместо того, чтобы постучать. Этим он как бы подчеркнул свою учтивость. Не лезет сразу в дом, точно какой-нибудь увалень с болота.
— Добрый день вашему дому! — поздоровался в двери Урбан. Закрыл ее за собой и остался стоять возле порога, на истоптанном глинобитном полу. Окна у Курситисов наполовину завешены платками и одеялами, и Сильвестр должен был чуть обождать, пока глаза не привыкнут к сумеркам.
Ответили несколько голосов, среди них он уловил и Вероникин.
— Садись, гостем будешь! — сказала хозяйка после затянувшейся паузы. Она, как обычно, постанывала на кровати у печи, а девушки, рассевшись на скамьях, ковырялись в шитье и ждали, чтобы служанка подала на стол.
— Спасибо, могу и постоять… — ответил Сильвестр, но все же шагнул вперед. — Страх как душно! Еще гроза собралась…
— Осенью-то? — раздался из запечья сиплый голос Курситиса.
— Старые люди говорят, и зимой гром слышали… — И Сильвестр принялся выкладывать волостные новости. Скоро шоссе из Пурвиены в Прейли строить начнут. Подрядчик на берегах Даугавы и Дубны уже каменоломов нанимает. Будут и канавокопателей и конных работников нанимать. Он тоже пойдет. Подрядится землю возить.
— Тачкой! — Курситис вышел на середину комнаты. Он небольшого роста, но коренастый, с длинными, как плети, руками, с рыжей округлой бородкой. Он щурился на Сильвестра, словно в глаза ему бил яркий свет. — Герой — и в глиняной яме! — широко оскалил хозяин пожелтевшие зубы. — Так ты на землю больше не надеешься?