— Разница между тобой и разбойником с большой дороги не так уж велика. — Велкме устроился за столом, собираясь писать протокол. — Ворвался умышленно?
— Ворвался? К потаскухе этой? — Налитыми кровью глазами Урбан взглянул на айзсаргскую начальницу.
— Сильвестр! В моем доме… — одернул его Муктупавел.
— В твоем доме? В твоем украденном доме! Думаешь, не знаю, как тебе эта мельница с помощью брата от банка досталась, на каждые тринадцать бумажек копеек по золотому николаевскому рублю выменял. На тринадцать напечатанных Ульманисом потрепанных копеек…
— Ты! — Подскочив к арестованному, Муктупавел обеими руками вцепился ему в грудь. — Изничтожу!
— Спокойно, спокойно! — Озол и Велкме бросились разнимать их.
Погнав Гайгалниека за подводой, Велкме приказал айзсаргам отвезти арестованного под строгой охраной в волость.
— Протокол господин Глемитис получит позже.
— Ну что, дело завести придется по всем правилам? — спросил он, когда шаги ушедших заглохли.
— Придется! — отряхнулся Муктупавел, как забегавшийся пес. — Опасная птица. Даром что кавалер ордена Лачплесиса.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Утром Анна встает на рассвете. Бежит на скотный двор, в хлев и конюшню. Подоив коров, выгоняет их в поскотины, которые Упениеки огородили, натаскав вдоль границы пни, вырытые на кочкарнике у болота. И только мужчины соберутся, она вместе с ними идет в поле, на луг или на отработки к волостным хозяевам, откуда обычно возвращается глубокой ночью. По четвергам и воскресеньям Анна ходит в Пурвиену отметиться у полицейского. На это уходит целый день. Господин Глемитис постоянно занят чем-то важным, и, чтобы добраться до полицейского журнала и расписаться в нем, Анна вынуждена терять каждый раз по нескольку часов. А тем временем день клонится к вечеру, и пока она в лавках Абрама или Иоске наберет заказанное домашними (спички, нитки, пуговицы, керосин), уже наступают сумерки. Это, конечно, очень плохо. Ведь дома она должна работать, как здоровый мужик, а в уборку урожая важна каждая пара рук. За долгую отлучку Анне часто приходится выслушивать попреки.
— Ты совсем меня не жалеешь… Забываешь, что я старая и больная, — жалуется мать, которая должна по дому подменять Монику, потому что та ходит за Анну копнить овес и возить отаву. Мать показывает разбухшие узлы вен на ногах, сетует на колотье под ложечкой, на ломоту в пояснице.
Мужчины Анну не корят, но отец нет-нет да и бросит, что осенью у крестьянина каждый день на вес золота. Но Моника изливает на нее всю свою желчь.
Анна терпит, терпит, пока не начнет объясняться с ней.
— Моня, неужто тебе не понять, что я не нарочно в местечке пропадаю? Глемитис душу из меня выматывает. Когда бы ни пришла, мне все равно не попасть к нему сразу.
— Всяк хорош для себя, всяк справедлив к себе, — смотрит Моника потемневшими глазами в потолок.
— Глемитис это мне назло делает. Хочет унизить меня.
— Ну а ты, конечно, гордой хочешь быть?
— Как чудно ты все поворачиваешь! Разве я для того столько лет в тюрьме просидела, чтобы, очутившись на воле, перед полицейским на колени встать?
— Никто еще стенку головой не прошиб.
— Речь не о том, чтоб стенку прошибить, а о достоинстве трудового народа. Неужели ты этого не понимаешь? Помнишь, как мы девочками ходили с тобой на Большой остров по ягоды и помогли человеку от преследователей спастись…
— С той поры уже десять лет прошло, а на свете все по-прежнему осталось, — с горечью говорит Моника. — Как господа властвовали, так и властвуют, а горячие головы как сидели по тюрьмам, так и сидят. А все, кто честно хлеб ест, в поте лица должны спины гнуть.
— Все честные люди трудятся… И сколько их вынуждено ходить работу выпрашивать.
— Ты мне соловьиных песен не пой! — визгливо говорит жена брата. — Мы поручились за тебя, приютили, кормим. Не хочу, чтобы ты, у нас живя, тайными дорогами ходила. Скажешь, может, что, когда от Глемитиса возвращаешься, никуда не сворачиваешь?
— Сворачиваю. Ну и что с того?
— В ссудо-сберегательной кассе отцу долг продлевать не хотят. Новых поручителей требуют. Мы и так как рыба об лед бьемся. Раньше, когда трудно было, хоть на помощь соседей рассчитывать могли. А как ты появилась да стала своими тайными путями ходить…