— Моника! — перебила Анна невестку. — Не смей говорить так. И знай, ничего худого не делаю я. Я что, не человек, мне и зайти к кому-нибудь нельзя?
— Почему нельзя? Разве я что… — засовестилась невестка. И резко отвернулась. Вскоре на весь двор раздается ее зычный злой голос: — Гунта, бестолочь проклятая! Так я учила тебя листья рубить?
«Ржа ест железо, а жизнь — человека», — вздохнула Анна. Повседневные тяготы, видно, измучили душу Моники. Когда Анна в тюрьме думала, как она будет жить, очутившись на воле, ей и в голову не приходило, что невестка, подружка юности, станет ей такой чужой.
Ну а Петерис? В тюрьму он присылал ей бодрые письма, и вначале дома казалось, что брат остался тем же смельчаком, что много лет тому назад помог ей в школьные каникулы справиться с первым революционным заданием — распространить листовки. Петерис, правда, дал понять, что у него связей с революционерами нет, и Анна не удивилась этому. Сестра сидела в тюрьме за коммунистическую деятельность, и брата власти без надзора не оставляли. А вообще Петерис душой, кажется, честен. Но если так, почему он не видит, что происходит с Моникой?
— Я ничем тут помочь не могу, — сказал Петерис, выслушав сестру. Они везли тогда с поля сжатые яровые. Перегруженный воз то и дело увязал в сырой болотной почве, приходилось изрядно поднатужиться, выбираясь из очередной топи на более сухое место. — Для меня многое словно затянулось туманом, — добавил он, взглядом ища место, куда направить лошадь. — Когда человек весь погряз в заботах, нелегко ему всматриваться в небесные дали. Тебе, сестра, может, трудно в это поверить, но за те годы, что мы на новой земле, я лишь раз-другой мог купить газету и спокойно прочитать ее.
— Я это вижу. Когда человек живет оторванно от остальных, он постепенно дичает. Потому побольше надо стремиться к людям. Вот в тюрьме… — И Анна принялась рассказывать о коллективе политзаключенных: как там в гораздо более трудных условиях товарищи никому не давали хоть ненадолго расслабиться.
— Да, в тюрьме, на людях… — Петерис бросил под колеса хворосту, обломки коряг. — А ты попробуй затеять что-нибудь толковое. Теперь людей выгнали в открытое поле, они на виду у всех. Даже настроенные по-государственному социал-демократы волости и то еле-еле существуют.
— А мне казалось, что ты по-прежнему веришь.
— Верить, может, и верю, — ответил Петерис, глядя вдаль. — Без веры человек что дерево без листьев. Только уж больно глубоко увяз я, мне самому никак от земли не оторваться, так где уж других тянуть… А тебя, сестра, я удерживать не стану, — быстро проговорил он, словно опасаясь, что у него не хватит смелости договорить до конца. — Поступай, как тебе велит совесть. Только смотри, не горячись! Не ради домашних, не ради Моники, а ради своей же безопасности. С тех пор как ты появилась тут, Антон Гайгалниек все в приболотных осинах шныряет. А на той неделе, когда я вместе с зятем Пекшана с мельницы ехал, так тот спьяна еще про какой-то надзор выболтал. Когда кругом столько легавых, человеку недолго в силки попасть. Не знаю, на что тебе это? А лучше было бы, если бы ты где-нибудь на стороне работу нашла, чтобы в «Упениеках» не торчать…
— Как будто я не хочу иначе устроиться! — Анне стало жаль брата. — Сам знаешь, пока у меня временный паспорт, я должна ходить регистрироваться.
— Не думай, что я попрекаю тебя… Я, сестра, так просто, поскольку речь зашла об этом. — Петерис принялся понукать лошадь. От дома, краем поля, ковылял к ним отец. Должно быть, недовольный, что они так долго задержались.
Трудно, ой как трудно будет ей жить в таких условиях! И еще делать главную свою работу!
В последующие дни Анна много думала, как уйти из семьи. Где найти работу?
Обратиться к товарищам? Может быть, посоветуют что-нибудь?
Из членов местной нелегальной организации Анна Упениек знала пока лишь швею Пурене. Познакомилась она с Пурене совершенно случайно, когда возвращалась домой из Пурвиены, где была у Глемитиса и на предвыборном митинге. После полудня они случайно оказались на одной тропе, шедшей от железнодорожного переезда, и заинтересовались друг другом. Прошагав вместе километра три, они успели вдоволь наговориться. Сперва, как обычно, о погоде, затем о том, что было сегодня на рынке, об агитаторах конкурирующих партий, о людях на митингах. И у Анны тогда почему-то вырвалось: «Я бывшая арестантка». Спутница спросила: «По какому делу проходила?» Слова «проходила по делу» не мог употребить человек, чуждый политической жизни, поэтому Анна, желая проверить свое впечатление, ответила: