Утра в конце марта прозрачны и звонки. Ломаясь под ногами пешеходов, тонко звенит лед, затянувший за ночь все лужи, наст проваливается. На восходящем солнце поблескивают заиндевевшие ветви деревьев и кустов, и голубое небо, светлея, поднимается все выше и выше. В роще прилежно долбит дятел, призывно скрипят колодезные журавли. Постукивая оглоблями, далеко к горизонту скользят дровни запоздалого лесоруба.
В такое утро кажешься себе почти невесомым, легким, как птица, и ноги сами мчатся вперед. Непонятно бодрящую силу вселяет это предвещающее солнечный день утро конца марта.
Заиндевелая дорожка по низинам и холмам, по жнивью: на запад, к едва различимому земляному валу, к насыпи возникающего шоссе, начатого прошлой осенью. К прейльскому тракту. Новое шоссе тянется по хребту бугров. Наметившие его инженеры избегали топких лощин и низких берегов Дубны. Строительные работы развернулись. Еще издали над пятнами снежных наледей видны высокие накиданные красноватые глинистые бугры, серые гравийные кучи и груды известняка. Известняк дробят, щебень грузят на носилки подростки и женщины, таскают и сбрасывают его на место насыпи. К земляному валу, точно тропы исполинских муравьев, тянутся врезанные подводами колеи.
Анна Упениек переложила узелок в другую руку и ускорила шаг. Около насыпи уже собрались рабочие, прямо полем спешили припозднившиеся.
Справа проселочной дорогой к месту строительства приближался велосипедист. На сверкающей на солнце машине он напоминал черного взлетевшего жука.
«Мастер Иевинь… Какая нечистая сила принесла его в такую рань?»
У будки мастера, где хранится инструмент, у дощатого сарайчика, сбоку окошко, а спереди — измазанная дегтем дверь. Перед будкой собрались дробильщики известняка в грубых блузах, землекопы в онучах; медлительные и сгорбленные, словно придавленные тяжестью земли, женщины, подносящие и равняющие гравий. Шоссейные рабочие перед дверью будки полукругом обступили двух человек: дорожного мастера и неизвестного. Мастер раздражен, говорит шепелявя:
— На моем шоше тебе делать нечего! — Иевинь имел в виду шоссе.
— Господин Иевинь, так вы же вчера обещали, — возражал неизвестный осипшим голосом.
— Обещанного три года ждут…
— Но, господин мастер…
— Я шкажал, что для тебя у меня работы нет. Штупай! — Видно, не желая, чтобы вмешались остальные рабочие, Иевинь повернулся и, громыхнув окованной дверью будки, захлопнул ее за собой.
— Но вчера… Господин мастер…
— Вечером в контору звонили сам инженер и розульская барынька, — сказала женщина, стоявшая рядом с Анной. — Мастер принять посулил, а как он примет, когда такие большие господа против? Орден у него уже отняли. Потому как в тюрьму попал.
В тюрьму попал… Орден? Стало быть, мастер отказал Сильвестру Урбану, осужденному прошлой осенью работнику с мельницы Муктупавела. О мытарствах Урбана чесали языками и в волости, и в местечке. Когда Урбана судили, на хутор Упениеков наведывались словоохотливые женщины. Раз даже гордая хозяйка «Сперкаев» пришла. Обычно она появлялась на дворе мелкого хозяина, чтобы напомнить: настало время отработать на полях «Сперкаев». Хозяйка долго сидела в избе Упениеков и никак не могла наговориться: о страшном босяке, которого судья теперь закует в кандалы. Она знала все: как Урбан обошелся с розульской барынькой, как сцепился со стражами порядка, как гнусно выражался о волостных властях и о благодетеле своем Муктупавеле, как буйствовал в кутузке. Просто диву даешься, откуда такой изверг взялся. Как важную новость Сперкаиха рассказала, что будто слышала где-то: орден Лачплесиса Урбану достался незаслуженно. Против Бермонта он, правда, воевал, но, по справедливости, этот почетный знак полагался совсем другому.
Анна втиснулась между мужиками, хотела поближе пробраться к Урбану, но тут с лязгом распахнулась дверь будки и в прозрачном утреннем воздухе раздался возглас мастера:
— На работу!
— Рано еще, — попытался возразить кто-то.
Иевинь, повернувшись к нему, передвинул шапку с затылка на лоб и гаркнул:
— Я шкажал — на работу!
— Еще без десяти семь! — длинный Павел Аугшмуктен встал перед мастером точно вкопанный. — Мы всегда в семь начинаем.
— Не нравитша, не начинай шовшем. Топай в швою дярёвню!
— Мастер… — но он тут же замолчал. Сейчас не время. Люди уже взялись за рабочий инструмент. Сильвестр тоже ушел. Аугшмуктен отступил на шаг, затем на еще один и спросил, как это положено усердному работнику при встрече с мастером: — Так что скажешь делать сегодня? На трамбовку идти мне или камни дробить?