— Пропади все пропадом! — Одышливый Пекшан так энергично замахал руками, что из-под рукавов стали видны покрытые рыжими воплатитьлосами руки. — Если мне батраку при всем бесплатном еще двадцать пять латов в месяц, так уж лучше пускай все мое хозяйство прахом пойдет. Голыми руками пахать не станешь! Городские безработные в лаковых туфельках и шелковых галстучках разгуливают, а землевладельцы от расходов задыхаются. Если усадьба ничего хозяину не приносит, так на кой ляд мне это свое государство? За жабры взять! А тебя тут никто не спрашивает, — одернул он зашепелявившего Антона Гайгалниека.
— А я говорю: не-е, не дело это! — Молодой Озол встал. Выпятил грудь, будто приготовился на параде отрапортовать командиру. — Мы на дворе Сперкая собрались не водку глушить. Думаю, что все мы собрались тут для того, чтобы как верные сыны Латвии разобраться наконец, что нам делать. Пускай в границах нашей Пурвиенской волости, потому что мы знаем, что пурвиенские патриоты не одни и одни не останутся. Не из-за строптивых батраков нам голову ломать надо! Думаю, каждый из нас, если потребуется, сумеет страху на них нагнать. Полагаю, мы должны разобраться в главном. Ткнуть в рожу кулаком этой стоглавой гидре, этой депутатской банде и прямо сказать: или вы по-хорошему измените конституцию, дадите сельским хозяевам сильную власть, или же крестьяне прогонят вас.
— Социальные законы эти никуда не годятся, больничные кассы и восьмичасовой рабочий день переманивают сельских рабочих в город. Законы эти отменить надо, и все станет по-другому! — потянулся мировой судья за новой бутылкой. — Первым делом отменить социальные льготы!
— А кто их отменит, когда в сейме сидят голодранцы и держат бразды правления в своих руках? — замахал кулаком младший Озол. — Может быть, красных уговорите уступить по-хорошему? Дадите им еще лет пять-шесть помитинговать? Довольно! Достаточно мы ждали! Хватит, никаких митингов, никаких обществ! Покончить со всякими их профсоюзами, Трудовой молодежью. Тут, в местечке Пурвиене, обосновался настоящий вертеп отъявленных антигосударственных элементов. Оттуда все эти подстрекатели и берутся, которые красные флаги вывешивают.
— Факт, оттуда! Я это начальнику уже давно говорил… — Антон Гайгалниек решил, что на сей раз его уже никто не одернет. — Сброд этот с фольварка и из местечка…
— Сегодня мы должны рассуждать, как мужчины, — не дал все же младший Озол Антону договорить. — Мы должны знать, что такое банк, что такое капитал. Неважно, поддерживаем ли мы католическую партию, Крестьянский союз или примыкаем к какому-либо беспартийному патриотическому объединению, нам, главной опоре свободной Латвии, надо держаться вместе. Объединиться. В нашей волости, в нашем уезде, в Латгале, по всей Латвии. Объединиться, чтобы одним махом отрубить головы красному дракону, все до единой. Одним ударом…
Виновницу торжества испугал разговор об отрубленных головах, о каких-то красных драконах. Какие злые дядьки эти за столом, которые гнали ее прочь, в ее день рождения… Девочка кинулась назад и заревела благим матом.
— Ведь сказала тебе, ребенка успокой, увалень этакий! — накинулась хозяйка на Урбана. — Чего глаза таращишь. Только знай подтаскивай тебя…
Прогулка в поле для Сильвестра оказалась кстати. По крайней мере не нужно смотреть на розульскую барыньку и на затянутого в мундир горлодера, который так и норовит его задеть. Сильвестр, правда, понимал, что батраку надо сдерживаться, но он тоже человек, да еще горячего нрава. Одним желанием нрава своего не укротишь. Сильвестр взял девчонку на руки и понес во двор. Успокаивая Викторию, он слышал, как в доме орал хриплым голосом айзсаргский начальник:
— Оружия у нас хватает и геройского духа нам тоже не занимать. К чертям партии и сейм! В крестьянском парламенте решили…
Качая на руках хозяйскую дочку, Сильвестр шел полевой тропой в сторону Курситисов. По привычке, но и не без умысла. Хотел попытаться повидать Веронику. Сказать об угрозах младшего Озола. Хоть слова этого барчука его мало трогали.
После долгих уговоров и укачиваний капризуля согласилась пойти в сенной сарай Курситисов на краю луга, где под коньком крыши прятались будто птицы.
Дверь сарайчика оказалась полуоткрытой и, когда они приблизились к ней, из нее повеяло терпким табачным запахом. В сарае курили. Может, и сам Курситис? Но девчонку уже было не унять.
— Наперво вокруг обойдем! — пытался вывернуться Сильвестр. — Может, увидим там что-нибудь хорошее.