— К хозяину прибыл епископ, — вполголоса добавил специально для Андриса Анцан, прислушиваясь, что говорят рабочие. — Но епископ все же высказал кое-какие достойные внимания соображения. А капитан Бренькис с епископом считается. Так что я от имени рабочих с Бренькисом договорился, — быстро закончил он.
— Что? — не поверил Андрис своим ушам. — Но это… это ведь предательство.
— Потише ты! — поморщился Анцан. — В политике не до этических тонкостей. А если ты в своих агитационных речах наобещал больше, чем нам поднять, так я не против, чтобы ты из Думиене уехал. Выполнять очередные пропагандистские обязанности.
— И уеду. Только не думай, что я об этом не напишу в центральный комитет…
В канцелярии Даугавпилсского отделения партии Андрис Пилан надеялся получить от центрального комитета удовлетворительный ответ (ведь депутат Анцан поступил подло!), но вместо этого пришло указание выехать в Пурвиену. Товарищу Пилану надлежит участвовать в перевыборном собрании Пурвиенского отделения общего профсоюза.
— Что же произошло? — вертя в руке письмо, спросил Андрис секретаря отделения.
— Обычное дело. В мастерские опять пробрался коммунистический депутат Ершов… — секретарь склонил голову набок. — Первостатейный демагог. А наши растерялись. Потом Антоновичу, казначею нашего профсоюза, взбрело в голову вызвать охрану. Хотел предотвратить выход на улицу. Намерение как будто хорошее, но…
— Погодите, погодите! — перебил Андрис секретаря. — Вы говорите, Ершов был в Пурвиене?
— Почему в Пурвиене? — наморщил секретарь лоб. — Я говорю про местные железнодорожные мастерские. Да, и Антонович вызвал охрану. Коммунисты почуяли это, пошла катавасия. Толпа мальчишек вынесла Ершова на руках, открыла ворота. Флаги были у них уже наготове. Вот и лови ветра в поле! У переезда их уже ждали другие, такие же буйные, и поднялся шум на весь город. Вы ведь знаете, как это происходит.
— М-да. Могу себе представить. А теперь — всего вам доброго! Нет, ждать заседания правления не буду, некогда. Указание.
На Пурвиенской станции Андрис попал в толчею.
Перрон был забит людьми. Не похожими на встречающих поезд или тех, которые от нечего делать торчат на станции, чтобы поглазеть на прибывающие и отбывающие поезда и пассажиров как на единственное развлечение в однообразных буднях местечка. Тут было сейчас много серьезных рабочих людей. Видно, что-то случилось. Не в самой Пурвиене, так в окрестности.
«Надо узнать, в чем дело», — решил Андрис. В конце перрона, у фонарного столба, человек десять окружили деревенскую девицу в зеленом жакете. Андрис приблизился к ним.
— Я не говорю, что Сильвестр поджег нарочно, — услышал Андрис, как сказал один крестьянин. — Только дерзким он всегда был. Из-за тебя же. На Курситиса зубы точил.
— Ну и что с того? Все равно Сильвестра схватили напрасно.
— Но около сарая Курситиса он был. Его ведь видели.
— А того, другого, что весь день там проторчал, не видели?
— Главное не это, Сперкай, — вмешался в разговор бородатый мужик. — Главное, что вооруженный дурень пристрелил на дороге человека и не ответил за это. Да еще голову задирает, как олень.
— Люди говорят, будто Сильвестр Гайгалниека укокошить хотел, — сказал стоявший позади парнишка. — Так Антон за ружье схватился. Сильвестр накинулся на него, Антон драться не захотел, пустился наутек. Прыгнул на большаке через канаву, тут ружье невзначай и пальнуло, а пуля в Урбана попала.
— Так уж и невзначай! В спину, между лопатками, угодила случайно, — бросил бородач. — В шестом году царские стражники и в двадцатом чернорубашечники тоже вот так невзначай палили.
— Но я же не говорю… — начал тот, которого назвали Сперкаем, и замолчал, увидев горожанина с портфелем.
— Добрый день! Что у вас тут случилось? — спросил Пилан.
— А чего барину хотелось бы? — отозвался тот же насмешливый голос, что вспомнил про шестой и двадцатый годы. Слово «барин» он произнес с ударением, издевательски.
— Разве важно, хочешь или не хочешь. Происходит многое такого, что совсем не хочешь. — Андрис сделал вид, что недружелюбия в ответе парня не заметил.