Когда клиентка уходит, все три прядильщицы долго не замолкают. «Посмотри, замашки-то какие у наших богатеев!» Надо сказать, что прядильщицы не единодушны в своих суждениях. У Анны Упениек все не так, как у остальных. Вернее говоря, как у мамаши Вилцан, ибо Вероника Курситис все больше помалкивает. Предпочитает не ссориться с хозяйкой дома и работодательницей. Как-то Вилцан рассердилась и грозила прогнать ко всем чертям помощниц. «Я вас держу тут, даю тепло, свет и заработок, стараюсь и переживаю за вас, защищаю от болтунов и всяких дурней, а вы мне еще дерзите! Спесивых девок мне не надо. Проживу, как жила до сих пор. Только забот поменьше будет». Старуха, правда, быстро отошла, но Веронике эта вспышка гнева запомнилась, и теперь она боится старухе слово поперек сказать. У Анны Упениек такая скверная привычка — всему, что на свете происходит, причину искать в общественном строе. Что ни случись, виноват в этом, по мнению Упениек, строй. И покойный муж Вилцан, портной Адам, оказывается, умер так рано из-за деспотического строя. А мамаше Вилцан из-за этого теперь в долги залезать надо, чтобы содержать дом, платить налоги, подмазывать полицейского, когда тот настаивает, чтобы она скорей выложила цементными плитами пешеходную дорожку вдоль мостовой. Из того, что говорит Анна, Веронике многое непонятно. И она прядет молча.
Иногда в домик Вилцан наведывается волостная нищая Барбала. Наговорит сорок сороков сплетен. Как получилось с тем, что приключилось с этим, что задумал один, и как вышло у другого. Что слышно в Варкавском приходе, о чем поговаривают в Рудзутах. И что она слышала от совершенно верного человека про посылку в деревню недовольных горожан. Когда Барбала принимается рассказывать, что на дворах волостных богатеев судачат о дружбе застреленного Сильвестра Урбана со злодеями, которых скоро судить будут, Вероника меняется. Вспыхивает, как сухой можжевельник, ругается.
Вероника выходит из себя и когда к прядильщицам является мать арестованного батрака розульской барыньки. Когда та просит Анну Упениек написать парням, которых обвиняют по тому же делу, что сына.
— Если те признают свою вину… сказал мне господин мировой… не будут упрямиться, господа выпустят Янку на волю. Мировой говорит: парень твой во всем этом ничего не смыслит. И розульская барынька то же самое говорит. Ходила я к ней, оправилась она уже, зла в душе против Янки не держит. Вот только, если они, твои…
— И не стыдно тебе, мамаша, человека на подлость толкать? — бледное лицо Вероники розовеет. — Ведь Янка твой знает: те, которых на старом кладбище взяли, никакого отношения к айзсаргской начальнице не имеют. Распутная самка эта твоего сына в глазах людей посмешищем сделала, а теперь захотела, чтобы он еще и других топил… Как, мамаша, тебе, пожилому человеку, не совестно о такой подлости просить… — никак не может успокоиться Вероника.
По субботам Анна ходит в Пушканы. По субботам мамаша Вилцан прибирает дом: смахивает метелкой с потолка и стен накопившуюся за неделю пыль, трет подоконники, скамейки, посыпает желтым песком вымытый глинобитный пол. При уборке дома мамаша Вилцан помощников не признает, и отсутствие Анны хозяйке даже по душе.
Из городка Анна выходила еще до полудня, но в «Упениеках» обычно появлялась уже в сумерки. Когда в окнах дома Виенмалиетисов уже мерцал свет лампы. По дороге Анне хотелось посмотреть, как идут работы на шоссе, и потому в Пушканы ходила не напрямик, через болото, а кругом, по новой насыпи, до фольварка Пильницкого. Там она, разумеется, встречала многих строителей дороги, а если ты встретил знакомого, то приличие требует не только поздороваться с человеком, но и спросить о его здоровье, о близких. Знакомый в свою очередь расскажет, конечно, о том, что ему ближе всего — про работу на шоссе. Уж совсем предприниматель обнаглел: никогда в конце недели аккуратно не уплатит, что положено. В иные субботы лишь по три, четыре лата выдает, а если рабочий настаивать вздумает, так пригрозит, что «погонит свиней пасти».
Свернув с шоссе, Анна обычно шла мимо нового пушкановского хозяйства Тонслава. И опять же случалось, что она встретит вернувшегося недавно из солдат Адама. Сын Тонслава парень словоохотливый, и ничего удивительного, что они с ним болтают, пока Адама не позовут в дом.