Там комната почти вдвое больше ее каморки. В ней же и кухня, отделенная лишь стеной печи и посудным шкафом. Двуспальная деревянная кровать, сундук, стол на прямых ножках у одного окна и на скрещенных — у другого. На кухне до самых матиц поднимается рыжая печь с плитой, в стену встроена полка, на которой миски, тарелки и другая посуда.
Кузнец Дагис, человек с окладистой седоватой бородой и трубкой в зубах, валялся на кровати, закинув руки за голову, не замечая, что у жены что-то опять не ладится с прялкой. Она в который раз возилась с педалью, для чего и поставила лампу на пол.
— Вечер добрый, вечер добрый, дочка! — тихо, но бодро отозвалась худощавая женщина. Отодвинула прялку, встала и, подвешивая лампу, взглянула на квартирантку: как же та проголодалась и озябла.
— На дворе словно ведьму хоронят. Вот так же на Крещение в прошлом году было. Когда Юрит на войну уходил…
В печи брякнула жестяная заслонка, и в нос ударил запах жареной картошки и тушеной капусты.
— Липовым чаем напою. — Кузнечиха расставляла на столе посуду и кушанья, всякий раз проводя тряпкой по столешнице. Словно, пока она ковыляла к полке или плите и обратно, кто-то успевал загрязнить стол. И пока проголодавшаяся Айна торопливо черпала из глиняной миски щи и закусывала очищенной картошкой, торжественная церемония подачи ужина продолжалась, хотя хозяйка могла бы тарелку с черным хлебом, миску с маслом и творог, пузырек с сахарином и кружку чая принести сразу.
— Шпион приходил… — хрипло пробасил с кровати кузнец.
— Отец, зачем ты так? — повернулась кузнечиха к мужу. — Дай девушке поесть! У нее с самого утра маковой росинки во рту не было. Опять расстроишь…
— Да не расстрою я ее. Говорю, что было.
— Чего он? — у Айны едва ложка не вывалилась из рук.
— Барышню спрашивал. Попозже еще зайдет.
— Тогда я к Пурене уйду. — Айна встала. Нет, есть она больше не станет, и чай пить не будет. Шпион не должен застать ее.
Шпион, как называл его кузнец, был обер-лейтенантом пограничной охраны района. Он появился в Гротенах сразу же после ухода из Даугавпилса ворвавшихся туда в двадцатом году частей белополяков. Обер-лейтенанта в американском офицерском френче цвета хаки, фуражке с широкой тульей и в скрипучих желтых сапогах можно было встретить повсюду: на Большой улице, в Заречье, в соснах за замком, где помещалась средняя школа, в «Белом козле» или в одном из трех питейных заведений, куда ходили плотовщики. В базарные дни обер-лейтенант слонялся меж крестьянских возов, а по воскресеньям торчал на церковном дворе, ожидая конца службы. За шныряющий взгляд господина офицера прозвали Шпионом, забыв со временем его настоящую, по документам, фамилию Бергтал. Только городские чиновники и знать, встречаясь с ним, церемонно кланялись обер-лейтенанту:
— Добрый день, господин Бергтал!
Шпион-Бергтал был большим любителем женщин. Приставал к ходившим в город деревенским девкам, не оставлял в покое евреек и гордых полек, которых было немало в этом уголке Латгале; волочился за женами своих же офицеров, ухаживал за балтийскими барышнями и дамочками, наезжавшими сюда из Риги, Видземе, Курземе.
На торжественном открытии гимназии Шпион-Бергтал обратил внимание на молодую учительницу рисования и занялся ею. В последнее время, возвращаясь со службы, он, хмельной, врывался в комнату Лиепы, откуда его никак нельзя было выпроводить. Просиживал чуть ли не всю ночь. Напевал цыганские романсы, следя водянистыми глазами за каждым Айниным движением.
От назойливого обер-лейтенанта Айну как могли оберегали кузнец и его жена. Но не всегда они оказывались дома, и не всегда их появление укрощало наглого офицера. Когда Шпион был навеселе, он не оставлял в покое Айну и при хозяевах, надоедал пошлыми ухаживаниями. Не боялась бы она потерять работу, отвадила бы наглеца в два счета. Но попробуй оскорби начальника пограничной охраны на границе с Россией, должностное лицо, которому высшей властью доверено следить за спокойствием и порядком! Стоит ему сказать твоему работодателю хоть слово, и на другой день снова окажешься безработной, да еще без права на интеллигентную работу в другом месте.