Пока Лиепиня излагала свои наставления, в классе стояла такая тишина, что слышно было, как трется об окно гнущаяся на дворе ветвь дерева.
Трудно сказать, как кто из учеников относился к высказываниям учительницы, но производимое на каждого впечатление выражалось всеми одинаково — молчанием.
После большой перемены в класс вошел коренастый мужчина с негнущейся, будто к ней привязана была палка, спиной и квадратной головой — инспектор школы Биркхан.
Усевшись за столик, он долго тер носовым платком руки, недовольно наблюдая застывших в тревожном ожидании учеников, затем открыл какую-то пухлую книгу, потом — тонкую, узкую тетрадку и, снова взглянув исподлобья на класс, воскликнул:
— Адалберт Зустрынь! Расскажите о пирамидах фараона Хеопса!
Поднялся сосед Бронислава Райбуца. Здоровяк с блестящими, гладко зачесанными волосами.
— В честь бога и в назидание людям великий властитель Древнего Египта начал строить огромную гробницу — пирамиду.
— Вот, вот, — инспектор поднял короткий, как обструганная затычка палец, — до рождества Христова и в честь бога. Садитесь! А теперь, как строил пирамиду фараон Хеопс, расскажет Гирш Плакхин.
Плакхин — смуглый еврейский мальчик.
— Хеопсова пирамида — это огромных размеров сооружение из каменных глыб геометрической формы, в семьдесят две сажени высотой. Пирамида заложена из более чем двух тысяч трехсот каменных глыб. Ее строили десять тысяч рабов, которых фараон гнал на работы, — мальчик говорит без запинки, на чистом латышском языке, лишь с едва заметным акцентом, когда произносит звук «х».
— Хе, хре, Хреоп… — Инспектор захлопал ладонью по столу. — В школе свободной Латвии надо уметь говорить по-латышски, а не по-палестински. Это гимназист должен помнить прежде всего. Садись! Мария Геркан, расскажи ты!
Анна уже толком не слышала ответа девушки. Возмущенная грубостью Биркхана, она прикусила губу. Как так можно! Насмехаться над произношением. Разве Плакхин не рассказал все как по писаному? Она в недоумении обернулась: как, мол, другие?
— Помалкивай! — ткнула ее в бок Вилцане.
Инспектор и в самом деле уже смотрит на нее недовольными глазами и, словно прожевывая что-то жесткое, двигает губами. Анну бросило в жар. В первый же день не попасть бы в историю.
Но на сей раз буря ее миновала. Инспектор что-то пробурчал, перелистал толстым пальцем в открытой книге страницу и принялся монотонно читать материал следующего урока.
На последнем уроке дама в черном жакете мужского покроя и в золотом пенсне учила произносить английские слова. Вошла вместе с аристократами — они еще задержались в коридоре и после звонка, — обождала, пока они все расселись по своим местам, и, прохаживаясь между партами, медленно, с равномерностью тикающих стенных часов диктовала: «дзе тейбл, дзе деск, дзе пен».
— Ну, новенькая! — Учительница остановилась перед Анной, и пушкановская девушка уловила не знакомый ей доселе острый, приторный запах. — Анна Упениек, тебе придется как следует поработать. Энд понять, что английский язык — язык мировой культуры. Скажи «дзе»!..
Это Анне, разумеется, не удалось. Учительница рассмеялась, аристократы у окна — тоже.
— В первый же день попотела? — дернула после урока Анну за блузку шустрая Спарок. — Это, милая, только цветочки. Тебе еще зададут жару отец Ольшевский и химик.
— Никак не пойму, какое право они имеют так вести себя с учениками… — взволнованно сказала Анна. — Разве можно так учить?
— Все будет хорошо, — вмешался Гирш Плакхин. — А книгами я тебе помогу. Отец купил мне в Риге все, что надо. Приходи с утра на час раньше! Если очень понадобится, останусь и после обеда. Но только, если очень понадобится. Старик у меня строгий.
За неделю Анна Упениек полностью освоилась в новых условиях. С каждым днем она все больше понимала, что еще недавно представлявшаяся ей в Пушканах высшая школа ничего общего с гротенской гимназией не имеет. Казалось, ее опять обманули, как тогда, еще маленькую Аннушку, когда ей за то, что пасла хрюшку, обещали, что она поедет в гости к сестре матери, в Варкавскую округу. Ее будили вместе со взрослыми пастухами, она мокла и зябла под дождем, в полдень бегала на луг Пекшана рвать листья одуванчиков, а ей не переставали расписывать красоты чужой волости. Осенью она добралась до них. И попала в полуобвалившуюся лачугу с окнами, наполовину заложенными мешками с соломой, за столом ей тоже почти ничего не перепадало: хозяйка, сестра матери, заставляла присматривать за свиньями, так как пастушка — ею была бабушка — хотела присутствовать при разговорах дочерей.