— Бревна на постройку дома каждый может купить на общих началах, со скидкой. А деньги? Деньги, как известно, дает банк.
— Ого, ну и голова! Банк даст? Нам?
Дзенис опять взял слово:
— Как товарищи думают, отвалят буржуи безработным, поденщикам и вообще таким, как мы, тысячи из банка? Или все-таки поделят эти деньги между собой? Может быть, у предпринимателей совесть проснулась, захотели, чтобы впредь больше никто с голоду не умирал, чтобы никого нельзя было использовать за жалкие гроши, ради наживы?
— Не дадут, не дадут! — Зал профсоюза, бывший сарай царской почтовой станции, прямо гудел. — Знаем мы их, видели мы их!
Дабар попытался спасти положение, втолковать, что все будет иначе. Социал-демократическая партия разработала законопроект о ссудах ремесленническим хозяйствам, но конек «собственной земли», на которого так крупно поставили Дабар и его единомышленники, споткнулся еще на старте.
Слова попросил железнодорожник Шпиллер. Было самое время ударить по социал-предателям. Ударить так, чтобы у них пропала охота подавать голос среди рабочих.
— Чего на этом собрании хотят добиться Дабар и кое-кто из несознательных, из подпевал его? Отвлечь гротенских рабочих от единственно верного пути — от борьбы! Заставить рабочих просить наших врагов, наших кровососов, эксплуататоров! Значит, страдать нам по-прежнему, как страдали до сих пор? Нет, шабры! Хватит нам умолять и охать, подавай нам то, что мы своим потом, своей кровью заработали: хлеба, человеческих условий жизни. И мы добьемся ее, если будем едины, если все как один будем бороться против буржуйской власти. Понадобится, снова выйдем на улицу, будем бастовать, защищаться.
— Правильно, правильно! — Собрание шумело, как Даугава в половодье. Это уже не были отдельные выкрики соблазненных клочком земли людей, а выражение воли, требование — долой соглашателей! На борьбу! За хлеб и работу!
— Рабочие, товарищи рабочие! — вынужденный замолчать, Дабар не вытерпел. — Левые провоцируют вас! Завлекают в беду! — Ухватился он за соломинку. Вскочил на скамейку, чтобы видеть поверх голов. Неужели уже никто его больше не слушает?
Однако, кроме нескольких десятков сторонников, примиренческому пророку никто не внимал.
— Замолчи! И слушать не хотим! — Точно камни, летели со всех сторон слова.
— Тогда я ухожу! И предлагаю сознательным рабочим последовать за мной! — Терпению Дабара пришел конец.
Собрание гудело. Стоял шум, как на ярмарке. Дабар со своими продирался к выходу, передние уступали ему дорогу, но те, что были сзади, напирали, желая разглядеть удирающих, и зажали их точно в клещи. Напрасно руководитель собрания гремел колокольчиком, призывая к спокойствию, словно колокольчик мог успокоить взволнованные умы.
Наконец неразрывной кучке голов удалось прорваться к двери; разгоряченных участников собрания обдало прохладой, и одновременно остыли и они сами.
— Подсчитаем, сколько нас осталось или, вернее, от скольких лакеев капитала мы избавились! — приложив ко рту рупором руки, кричал Шпиллер.
И люди притихли. Главное сделано. Революционные рабочие держались с честью. Надо только постараться воспользоваться успехом, чтобы укрепить организацию. И Дзенис шепнул сплавщику Гарначу, что пора обсудить дальнейшую работу профсоюза.
После профсоюзного собрания ко многим левым рабочим, к тем, что вели себя шумнее остальных, пристали филеры. Когда стрелочник Шпиллер на другой день вышел на работу, за ним увязался косолапый тип в полушубке, ушанке и сапогах. Когда стрелочник, спустя восемь часов, возвращался домой, тип этот появился снова и не отставал до самых дверей дома Шпиллера. На другой день косолапого сменил бездельник в черном пальто, а того еще кто-то в солдатской папахе. У Шпиллера в конспирации почти никакого опыта не было, в революционную работу он включился лишь недавно, однако он догадывался, что за ним следит полиция и что он так свободно разгуливать, как раньше, уже не может. Из-за шпиков пришлось пропустить в среду вечером собрание группы. Он от шпика, правда, пытался оторваться, но тот тащился за ним, точно привязанный. И взял себе еще в компанию айзсарга из лавки Экономического общества сельских хозяев. Усталый и сердитый, Шпиллер повернул обратно и поплелся домой.
Идти в профсоюз в тот вечер не имело смысла. По средам там народу появлялось мало, он не был уверен, встретит ли там вообще кого-нибудь из своих. В гротенской нелегальной организации были всего три партийные ячейки. На бывшей почтовой станции товарищи собирались раз в неделю. В остальное время с работниками профсоюза общались те, кому это было поручено.