Из кухни они вернулись, отряхиваясь, притоптывая сапогами и, словно продолжая начатый там разговор, бросили:
— Неплохо бы старичка покрепче потрясти. Может, кто-нибудь через кладовку улизнул.
— Неплохо бы, только он крепкий орешек.
Теперь они обратились к полному.
— Что прикажете?
— Упакуйте книги!
Никто, — ни делопроизводитель, ни Шпиллер, ни Дагис не поняли, о каких книгах идет речь. Но только шпики принялись складывать профсоюзные кассовые и протокольные книги, делопроизводитель выпрямился и мгновенно кинулся между полицейским и штатским.
— Вы не смеете! Не имеете никакого права касаться профсоюзных документов!
По виду делопроизводителя ясно было, что тому, кому этот грузный, с медвежьими лапами человек вцепится в горло, несдобровать. Полицейский и штатский, уже взявшиеся за конторские книги, отступили, но шпик с усиками проявил не только смелость, но и проворство. Прыжок, и он заломил за спину делопроизводителю руки, так что тот оказался в плену окруживших его молодчиков.
— Составить протокол о попытке нападения на представителей государственной власти! — распорядился полный в фуражке лесничего.
Глянув на полку, на которой он только что рылся в книгах рабочей библиотеки, полный поднялся на цыпочки и все, что там осталось, враз смахнул на пол.
— Порядок! Арестованных — в отделение! Логово это опечатать. И с этой мусорной ямой будет покончено!
Руководитель гротенской подпольной коммунистической организации Дзенис, как уже упоминалось, увлекался искусством. Отобрав подходящую березовую или липовую корягу, он на досуге начинал над ней колдовать. Единственный столик в комнате, за которым он ел и на который ставилась посуда, он накрывал клеенкой, раскладывал на нем остроугольные, прямоугольные, полукруглые и сверлильные резцы, ставил повыше, на перевернутую глиняную миску, лампу с пятилинейным стеклом и, усевшись на табуретке, принимался за работу. Дзенис любил резать человеческие фигуры: подростков, мужчин и женщин, нищих и удалых парней, развеселых девчат и изнуренных аскетов со скрещенными на груди или свисающими в бессилии руками. В маленькой комнатке на дощатых некрашеных полках вровень с человеческим глазом были расставлены с десяток полностью или еще не совсем завершенных изваяний. Они очень украшали тесное и бедное жилье Дзениса, как крестьянскую курную избу украшают цветочные венки, березовые ветки на Троицу и нарядные полотенца с вышитыми краями. Стоило человеку, вошедшему в комнату, взглянуть на вырезанных из липы ребят, беспечно смеющихся над застывшими в святости горемыками, как у него тоже поднималось настроение. Достаточно было посмотреть на спокойные лица созданных резчиком простых тружеников, как становилось спокойнее на душе. Умиротворяющее и благотворное воздействие искусства испытывал каждый, кто любовался созданными Дзенисом изваяниями. А прежде всего — сам художник. Утомленный, измученный, каким он обычно приходил домой с работы и подпольных дел, Дзенис, занимаясь своими поделками, постепенно успокаивался, к нему возвращались бодрость и хорошее расположение духа, которыми он поддерживал и товарищей. Стремление воплотить в образы характеры, черты которых отражали бы душу задуманного героя, ободряло Дзениса — как заключенного каторжной тюрьмы ободряет сочинение стихов. Художественное творчество освобождало от гнетущего влияния среды. Вырезая из дерева разные человеческие лица, Дзенис насвистывал, напевал и думал одновременно о людях, с которыми встречался недавно, встретится завтра, и о тех, которых ему как партийцу еще предстояло сплотить общим сознанием и волей к действию. Размышления подчас уберегали Дзениса от упрощенного подхода к людям.
Дзенис вырезал фигурки еще в детстве. Еще задолго до того, как, благодаря новому паспорту, он из Казимира Урбана превратился в Язепа Дзениса. Резать по дереву он начал в глухом уголке Балвинской волости, где пас коров крупного балтийского хозяина Биезума. Из обрубков ствола зеленой липы или осины вырезал головы людей, животных или птиц. Для него это тогда было таким же времяпрепровождением, как для других пастушков выделывание дудок или постройка игрушечных мельниц. Иметь с этого доход ему тогда и в голову не приходило. Просто ковырялся, коротал время, пока однажды шедший пастбищем подмастерье кузнеца из имения не заинтересовался его работой.