— Так ли это? — Учительница рисования не могла больше сдержать себя. Назойливость этих жриц морали раздражала. — Думаю, что религия для каждого человека является вопросом личного убеждения и вмешиваться в это другим не следует.
— Вот как? — Обе враз звякнули ложечками. — Не следует? Значит, мы вмешиваемся… Спасибо вам, коллега! Не будем больше вмешиваться! Только как бы другой не вмешался, высокопоставленней, чем мы.
И другой вмешался. На следующий день, еще до уроков (Айна не успела разложить тетради), к ней подошел ксендз Ольшевский.
— Доброе утро! Как живем?
— Спасибо. Как когда: иной раз получше, иной раз похуже.
Ответ, конечно, был не самым удачным. Но это Айна Лиепа поняла лишь потом, когда ксендз, потирая пухлые, словно намоченный в молоке хлеб, руки, наклонился к ней.
— Жить лучше или хуже — это не от нас зависит. Тут человеческий ум бессилен. Не в силах человека противостоять порядку, предопределенному всевышним. Все решает всевышний. — И затем вдруг ни с того ни с сего спросил: — Скажите, дитя мое, когда вы в последний раз были на исповеди?
— На исповеди? — удивленно переспросила Айна. — Я, досточтимый отец, лютеранка. Я не принадлежу к католической церкви.
— Прошу простить меня. — На полном лице ксендза промелькнула слабая улыбка. — Я в самом деле запамятовал. Однако позвольте напомнить: вы работаете в Латгале, учите латгальскую молодежь. И латгальской католической церкви не безразлично, какая у учителей душа, как они берегут источник истинной правды. Все население Латгале подчиняется воле святого римского отца. Вы понимаете меня, барышня?
— Признаюсь, нет.
— Не понимаете? — У Ольшевского на лбу легли мелкие морщинки. — Советую вам подумать, вправе ли лютеранин в Латгале игнорировать церковь богоматери. И смеет ли он пренебрегать одним из таинств католической церкви, например, святым браком.
Ксендз сказал это тихим, усталым голосом, словно рассуждал о чем-то ему далеком, совершенно безразличном. Но Айна Лиепа в этом спокойствии и усталости не могла не заметить некую, едва уловимую, язвительную нотку. Взглянув на инспектора и на остальных учителей, она увидела, что те тоже внимательно следят за их внешне мирной беседой. Это обеспокоило ее.
Впервые за время своей самостоятельной работы Айна Лиепа почувствовала себя неуверенно. Что делать, как повести себя?
В этот день без предупреждения к ней на урок немецкого языка в первом классе пришел директор. Минут через пятнадцать после звонка, когда она уже закончила опрос и принялась объяснять новый материал. Отворив дверь, Приеде остановился в проходе, разглядывая тринадцать вскочивших учеников и учительницу, которая, удивленная даже больше учеников, не зная куда девать вдруг ослабевшие руки, уперлась в стол. Директор прошел между рядами скамеек, посмотрел в замерзшее окно и после мучительной паузы велел учительнице продолжать.
Приеде на уроке Айны присутствовал впервые, и она поначалу, конечно, растерялась. И решила почему-то, что приготовленное дома объяснение не годится, и начала объяснять по-другому.
— Плюсквамперфект в немецком языке — форма давно прошедшего времени, — она продиктовала и замолчала. Начала заново, стараясь больше придерживаться учебника немецкой грамматики, но затем ей показалось, что так тоже нехорошо.
Раньше всех это почувствовали ученики. Аристократы ухмыльнулись. Анна Упениек, оба белоруса и Вилцане вытаращили на нее глаза и словно пытались предупредить: «Не так, не так!» Айна прибегла к приему, подсказанному интуицией. А почему бы не попытаться сравнить грамматические формы немецкого языка с формами латышского и русского? Но, когда Айна сослалась на русский язык, Приеде поморщился и стал проверять записи учеников.
— По линейкам писать надо! — постучал он мизинцем по третьей парте, за которой в изношенном, порыжевшем костюмчике, съежившись, сидел Андрис Пилан.
Мальчик встал, испуганно уставился на директора, не зная, что сказать.
— По линейкам! — повторил Приеде. — Что за привычка — к каждой линейке причерчивать еще другую! Раз в тетради напечатаны синие линейки, так ученики должны только по ним и писать.
Пилан побледнел как полотно и не мог произнести ни слова.
— Господин директор, — кинулась Айна к мальчику на выручку, — это Пилан. Андрей Пилан. У него, господин директор… — начала она, но не договорила. Подумала, что по правилам педагогики вряд ли возможно в присутствии детей говорить о бедности родителей.