Он вышел из кабины и принялся остукивать ногой скаты.
— Дом выгоревший и пустой, — сказал Шатан. — Поехали дальше, остановимся в городке.
— Нет. Не поеду, — упрямился шофер. — Мне еще жизнь не надоела.
Блондин обшарил дом, крикнул, что здесь можно переночевать. Мы взяли все одеяла, брезент и улеглись вповалку — один возле другого. Только Блондин не лег.
— Буду сторожить, — сказал. — Все может случиться. Покараулю, а вы спите.
— Не глупи, ложись.
— Я не соня. Буду караулить.
Он взял обе наши винтовки и уселся на обугленном пороге. Я уже засыпал, когда в глаза неожиданно ударил свет автомобильных фар. Машины остановились, Блондин выбежал на дорогу.
. — Кто едет?
— А ты кто такой?
— Кто едет, по — хорошему спрашиваю?
Я взял вторую винтовку и вышел вместе с Юрекоа из дома. Три грузовика с прицепами на дороге громко тарахтели. Из первого вдруг раздался пронзительный гуральский окрик.
— Переселенцы, — произнес кто‑то невидимый. — Все равно, кем бы вы ни были, не устраивайте базара. Люди едут, не мародеры.
— Валяйте! — скомандовал Блондин.
Мы вернулись в дом, но заснуть уже никто не мог. На шоссе царила тишина и потеплело, однако мы были голодные, промерзшие и томились от жажды. Блондин натаскал веток, развел костер и начал подсушивать над ним кусок хлеба.
— Мы уже по ту сторону, — прошептал он. — Только бы не отняли. Даже малость не по себе, черт побери. Одно у меня в голове не укладывается: как мог «Цибуля» пристать к тем, которые за то, чтобы эти земли отдать? Видимо, шлепнут?
« Наверное. Тех тоже, — ответил я.
— Каких «тех»? Ведь остальных отпустили.
— «Цибуля» выдал других своих дружков. Накрыли всю шайку, в том числе наверняка и убийц моей тетки. Это я имел в виду.
— О, они — сила.
— Эх ты! Какие еще «они»? — возмутился Шатан. — Повтори, дубина: «Мы — сила».
Блондин тихо рассмеялся, но повторил.
— Надо бы ехать, — забеспокоился инженер Козак. — Я могу вести машину.
— Вам нельзя. У вас нога с изъяном, — возразил Шатан. — Подождем, пока рассветет.
Мы просидели у костра до зари, а затем двинулись дальше. Теперь мы проезжали деревни с каменными домами, радуясь бело — красным флажкам в окнах, разглядывая немцев, грузивших на ручные тележки узлы и чемоданы, крестьян в польских солдатских мундирах, напевно приветствовавших нашу машину, проезжали городки, где в воздухе, словно снежинки, кружился пух, опускаясь на колонны стариков, женщин и детей, тянувшиеся по улицам к железнодорожной станции.
•— Aufwiedersehen! Марш в душегубку! — заорал
Юзефович, когда мы поравнялись с одной из таких колонн. — Heil Hitler, швабы, kaput, kaput, kaput!
— Перестань, — сказал Шатан. — Мне жалко этих людей!
— Жалко? Этих людей?! Передушить всех до единого, приказать, чтобы сами себя убивали, и этого еще мало.
— Дурень! Что бы ты сказал, если бы тебя вместе с «Цибулей» поставили к стенке? Да, да, тебя. Была забастовка, «Цибуля» у нас работает, значит, всех к ногтю, коли он виноват.
— Передергиваешь. А я вот выскочу и, по крайней мере, хоть одному дам в морду. Стой! Стой! — закричал он, молотя кулаком по кабине водителя.
Юрек подставил ему ногу, и Юзефович растянулся на полу кузова.
— Герой! Ты нас не позорь.
— Так вот вы какие? Немцев защищаете?
'— Себя защищаем, балда! — вспылил Шатан. — Себя. Чтобы не походить на них, на гитлеровцев.
Юзефович умолк, втянул свою кошачью голову в плечи и с ненавистью смотрел на дома и улицы.
— Прошлый раз то же самое было, — сказал Шатан. — Когда прислали рабочих, чтобы машины грузить на баржи, он с кулаками на баб кидался. Но вообще‑то, если бы они могли, то ночью бы нам глотки перегрызли.
Он принялся вспоминать экспедицию за машинами, но я уже слишком хорошо знал эту историю. Я предпочитал смотреть на равнину, плоские, вытоптанные танками поля озимой пшеницы, выбегающие к шоссе рощи, из которых тянуло холодной сыростью, погожее небо. Весна здесь была уже в разгаре. Я жалел, что Ганка не могла поехать со мной; она еще не видела этих земель, не навещала родителей. С минуту меня занимала мысль, не лучше ли поселиться где‑нибудь на западе, но я быстро ее отогнал. Я не выдержал бы без моего города, впрочем, поздновато уже начинать что‑либо сызнова. Об этом следовало было подумать сразу же после возвращения, прежде чем развернулись события, которые… словом, вот эти. Мы выехали через несколько дней после беспорядков на заводе, и речи не могло быть о том, чтобы Ганка успела отпроситься на работе. Жаль. Я даже не успел рассказать всего, обсудить вместе с ней всю эту историю. В тот вечер, у Шимона, она сказала: