Снаружи, тени, собирающиеся между деревьями, еще не набрали полную силу. Когда мы только переехали, я их попросту не замечал, но теперь с легкостью определяю, сколько времени остается до наступления сумерек, как раз по их призрачным следам. Забыться в этом лесу под вечер – значит, в конце концов, оказаться в кромешной темноте без путей к отступлению, ведь ночь здесь подкрадывается совсем незаметно.
Пропитанный дождем, лес дышит мне в лицо сырой влагой, завивает волосы на концах в маленькие колечки, оставляет расползающиеся пятна на джинсах. Но мне все равно, я продираюсь по лесной тропе, ныряя в мокрые заросли по колено. Асфальтовая дорога, которую проложили несколько месяцев назад, мне ненавистна. Она мертвая, как и те деревья, что растут теперь вдоль нее.
Здесь же процветает жизнь, и лес дышит, как огромный зеленый океан. Ветер качает верхушки деревьев, и они шумят, перекатываясь, словно волны на берегу. Сейчас птицы молчат, спрятавшись по гнездам, но, если прислушаться, можно уловить, как в вышине шелестят листья и пружинят ветки, когда кто-то маленький прошмыгивает у меня над головой. А затем сверху падают ледяные капли, прямо за шиворот. Я поднимаю голову, но загадочный зверь мгновенно пропадает в зеленой кроне.
Эту тропинку я знаю наизусть, как и многие другие, пересекающие лес. Странно вообще находить их здесь, ведь тут не водится больших животных, да и люди не живут на многие мили вокруг. По крайней мере, так я думал, пока не наткнулся на первую тропу. А теперь я уже не уверен. Этот лес древний, даже «первобытный», как выразились бы ученые, – кто знает, что он скрывает.
Вскоре я уже вижу среди извилистых, по-змеиному гибких стволов обуглившиеся балки, сгоревшие дочерна доски и прочую груду мусора. Останки нашего прошлого дома выглядят жалко среди дышащих жизнью буков, обступивших опустевшее пространство со всех сторон.
Уже завтра приедут рабочие и все уберут. Понятия не имею, как мама договорилась с ними. «Не приедете ли вы прибраться после небольшого прощального костра, который я устроила?»
Я проскальзываю под устоявшим дверным косяком и невольно заглядываю в коробку с нашими вещами, отданными в жертву. По какой-то причине огонь был к ним более чем милосерден, потому еще можно разглядеть клочки и обрывки. Старые игрушки Ли, наши исписанные школьные тетрадки, одежда, из которой Яннике уже давно выросла, фотографии в рамках из прошлой жизни: только той, где присутствовал Эрик. Я смотрю на его лицо, заключенное под треснувшим стеклом, и невольно на лице расцветает улыбка.
Я иду дальше, периодически поглядывая наверх. Потолок, а вернее, его уцелевшая половина выглядит не очень надежно. В одном из углов, под самой крышей, виднеется птичье гнездо с потемневшими комочками птенцов. Их крошечные клювы широко разинуты, словно они все еще просят есть. Я не смотрю в их сторону.
Я не пришел сюда, чтобы прощаться. Мне от этого места ничего не нужно, только лишь забрать кое-что.
Я толкаю заднюю дверь, и она трещит по швам и рассыпается в щепки. Прохожу на террасу, где мы раньше завтракали каждое утро, даже когда выдавались пасмурные дни, и из леса тянуло холодным туманом.
Я поддеваю нижнюю ступеньку террасы, пострадавшую меньше остальных, и просовываю руку в темное углубление в земле. Скольжу пальцами по сырым стенкам и наконец натыкаюсь на гладкую поверхность металлического ящика.
Когда я возвращаюсь обратно, в лесу уже темно, но я не боюсь потеряться. Мне не нужен фонарик. Прямоугольники залитых светом окон проступают из мрака, подобно спасительному лучу маяка, и я уверенно иду им навстречу. Вскоре стены дома сплошной черной тенью вырастают у меня перед глазами. В тусклом звездном свете они кажутся неприступной каменной крепостью на фоне призрачной чащи с ее тонкой паутиной ветвей. Над крышей гордо возвышается крона дерева, освященная снизу отблесками фонарей, горящих в саду. Как огромный часовой оно возвышается над лесом.
Добравшись до дома, я иду прямиком в свою комнату, но на лестнице меня окликает Мируна:
- Самуэль, стой.
Я замедляю шаг, но не останавливаюсь. Это принципиально.
- Мне нужно постричь тебя.
Я резко оборачиваюсь.
- Ты что мне мстишь?
Но у Мируны самое обыкновенное выражение лица, а нам всем известно, как плохо она умеет скрывать, когда злится. Она смотрит на меня как ни в чем не бывало, как будто я не ослушался ее всего лишь полчаса назад и не опоздал на ужин. И меня это безумно бесит. Почему она так просто умеет прощать?