- Было бы проще, если бы кто-то не разбрасывал их по всему дому, - снова вздыхаю я, бормоча себе под нос.
- Я их вообще-то не разбрасываю, - внезапно отвечает Аманда. Я резко оборачиваюсь, и она пристально смотрит на меня из-за стола, прожигая ядовитым взглядом. Вначале игнорировать ее, когда она надевает наушники и громко включает музыку, отгородившись от всего мира, было правилом, а теперь я на самом деле перестала замечать, что она существует в такие моменты. Но она все-таки периодически слушает, о чем мы говорим, заглушая музыку, и это, наверное, что-то значит.
- Я просто предположила, - пожимаю плечами я. В эту же минуту в двери появляется Самуэль, и я едва успеваю произнести, прежде чем Аманда ускользает из комнаты:
- Пожалуйста, убери за собой.
Она выполняет мою просьбу, а потом демонстративно затыкает уши наушниками, и меня обдает волной агрессивных шумов и бешеных ритмов. Возможно, это и хорошо, что я не могу разобрать слов. Я читала, что тяжелая музыка необязательно вызывает депрессивные и суицидальные мысли, но насколько это суждение применимо к моей младшей сестре, которая пыталась покончить с собой уже в двенадцать? Я до сих пор могу разглядеть тонкие шрамы на ее бледных запястьях – Аманда их даже не скрывает – и каждый раз к горлу подступает тошнота, стоит только вспомнить ее посиневшее лицо, лишенное жизни.
Аманда уходит, не задерживаясь ни на секунду. Я знаю, как ее раздражают мои многочисленные попытки собрать всех вместе хотя бы за столом, и, тем не менее, не могу перестать пытаться. Но в любом случае, сейчас я снова проиграла.
И все-таки так странно, как много времени они оба, что Сэм, что Аманда, проводят в своих комнатах, хоть те и практически пусты. Неужели одиночество – настолько жизненно-важная необходимость для подростка? Не помню, что чувствовала я, когда мне было четырнадцать. Я даже не уверена, что успела побыть этим самым подростком...
Невольно я улыбаюсь, встречаясь взглядом с Яннике. Хорошо, что у меня есть она и Ли. Они всегда меня поддержат, я верю.
Яннике одаряет меня такой же улыбкой в ответ - она никогда не злится слишком долго в отличие от Аманды. Да и злостью эти выпады сложно назвать. Иногда Яннике кажется мне самой доброй девочкой на свете.
Для Самуэля наши переглядывания остаются незамеченными, все, что его волнует сейчас, это еда. Он с разочарованным видом заглядывает в коробку с хлопьями, словно надеется увидеть там что-то новое, и затем плюхается на стул.
- Мм... хлопья с молоком. Самое изысканное блюдо, которое я когда-либо ел, - мне не избежать едкого комментария.
Я молча заливаю вязкую кашицу в форму для запекания. Рискну предположить, что для подросткового возраста также свойственно остроумие, сквозящее в каждом слове. Но мне не так уж сложно терпеливо сносить эти ужимки.
Вскоре я слышу стук каблуков, а следом и шелест бумаги, с которым мама вплывает в комнату. Небрежным движением она раскидывает свои материалы размашистым веером по столу, оккупировав добрую его половину. Яннике послушно подвигается, а Самуэль вынужден вовсе уйти, пускай, уже и закончил, и мама не обращает на это никакого внимания. Словно это само собой разумеется.
Она отвлекается от своих наработок только, когда видит ловец снов, над которым все еще корпит Яннике.
- Убери эту гадость со стола. Мы же не индейцы.
Она явно сегодня не в духе.
Яннике прикусывает губу и проворно кладет незаконченную поделку себе на колени, подальше от ее глаз. Я молчу – здесь я не вмешиваюсь, хоть и не разделяю маминого мнения, потому что знаю, что сделаю только хуже. В любом случае по поводу ловцов снов мама не настолько принципиальна, чтобы всюду отслеживать Яннике и запрещать ей творить. Она и не выбрасывает их, просто как будто бы не хочет видеть.
Мама снова работала всю ночь, судя по синякам под глазами, но все равно необычайно красива. Она одета в фирменную белую блузку и строгую черную юбку, так, словно собралась на какую-то важную встречу, но я знаю, что сегодня она дома. В этом вся наша мать – каждую минуту своей жизни она умудряется выглядеть безупречно.
- Сделай мне кофе, пожалуйста, - говорит она, не отрывая взгляда от исчерченных листов бумаги. В дни, когда она особенно поглощена своими идеями, мама может жить на одном только кофе, и, как бы аккуратно я ни пыталась вмешаться, принося тарелки с едой прямо в кабинет, она только машет рукой и требует не трогать ее. Прямо, как Аманда, когда устраивает временные голодовки. Только ей четырнадцать, и никак не тридцать семь.
- Да, мам.
Я достаю с полки ее любимую чашку с гобеленом Уильяма Морриса - «Деревом жизни», отпечатанным на белой керамике на заказ, достаю из холодильника молоко.