Обернувшись на стук двери, механик радостно вскочил.
— Это ты! — закричал он, хватая Бабкина за руку. — Вот здорово! Вот кстати! Помоги! Я, честно говоря, не знаю, Бабкин, чем ее прогневил! Я же перед ней чист, как стеклышко, — пылинку видно!
Он встал перед окном, укоризненно посмотрел на девушку.
— А ты «уходи»...
— Уходи, — тихо сказала она. — Совсем уходи.
Механик посмотрел ей в глаза и, пожав плечами, направился к двери. Тихо жаловались его туфли. Берясь за дверную ручку, он сердито спросил:
— Но почему?!
— Ох, мама... — досадливо поморщилась она, и механик выскочил в коридор. Долго за дверью стояла тишь, потом еще дольше слышался затихающий кожаный скрип, потом хлопнуло.
— Вот и все, — вздохнула девушка, отряхивая ладони. — И вся любовь!
В ее глазах застыло недоумение. Бабкин шевельнулся.
— Это я? — неуверенно спросил он. — Я виноват?
— Ты? — Чижик покачала головой. — При чем тут ты? Ты зачем, собственно, явился? — Брови ее сдвинулись. — Больничный тебе продлить, что ли? Давай устрою, по знакомству!
Она брезгливо усмехнулась. Бабкина скривило.
— Эх, ты! — задохнулся он и стал шарить по карманам. Посыпались на пол гайки, наконец Бабкин нашарил смятый, заляпанный синенький листочек. — Вот твой больничный! — И разодрал его в клочки. — Ты мне нужна, а не твой больничный, балда!
Бабкин выкрикнул все это одним духом и так хлопнул за собой дверью, что с минуту звенела в шкафу какая-то пугливая медицинская склянка.
Бабкин едва доковылял до Лешачихиного дома. Он не чувствовал ни тепла, ни холода, даже боль в ноге доходила до сознания тупо и приглушенно. Открывая калитку, он хотел одного: чтобы во дворе было пусто.
Во дворе было полно народа. Вокруг стояли Боря Байбара, Павлуня, Лешачиха и Жучка. В середине, на табуретке, высился, словно монумент, Женька. Он в новой куртке, рассеченной вдоль и поперек «молниями», в шортах, в огромных темных очках. Лешачиха, взяв на сегодня отгул, готовила сына к завтрашнему трудовому дню.
Одежда была заметно велика, богатырская куртка спадала с ребячьих плеч, но мать будто не видела этого и озабоченно спрашивала каждого:
— Не маловата, как думаешь?
Увидев Бабкина, Настасья Петровна повернулась к нему своим горбатым носом.
— Дождалась, — сказала она, поднимая сухой палец. — Дожила я до светлого дня!
ТИТ ИДЕТ МОЛОТИТЬ
На заре ласковая мать разбудила Женьку.
— Вставай, ясный сокол, пора.
Женька приподнял голову. Окна только-только синевато теплились. На столе ожидал завтрак. Над столом висел календарь с красным числом.
«У всех выходной, да, а у меня работа!» — по привычке обиделся Женька на весь свет, однако к лепешкам подсел — прямо с кровати, не ополоснув лица. Чистоплотной Лешачихе это не понравилось, и она прогнала его умываться, чем вызвала новую порцию ворчания.
Торжественные, праздничные возвышались над столом Настасья Петровна и Бабкин. Звеньевой был в чистом комбинезоне, Лешачиха — в светлом платье. Даже мокрая от росы Жучка казалась умытой и причесанной.
В калитку робко стукнули.
— Здравствуйте! — остановился на пороге наглаженный Павлуня, комкая в руках новую кепку.
— Садись, — приветливо сказала Лешачиха. — Садись рядом с м о и м.
— Нет уж, не сяду с теткиным сыном! — быстро отозвался Женька.
Завтракали молча, а потом Женька сказал:
— Вы, люди, идите, я догоню.
— Ты недолго, — предупредила Лешачиха.
Женька остался один со своими обидами. После еды ему захотелось пить, с питья потянуло в сон. Все еще ворча на кого-то, Женька подошел к постели и, постояв над ней в самом малом раздумье, сердито завалился. Жучка взбрехнула.
— Ты еще тут! — крикнул Женька. — Уж и полежать нельзя, да? Брысь, теткина скотина!
Когда Женька проснулся, солнце уже четко пропечатало на ковре всю оконную раму. Женька вскочил.
— Разбудить не могли, да? — разозлился он. — Ну и ладно! Обойдусь без вас!
Он вышел за калитку. Посмотрел направо, посмотрел налево. Вокруг было пыльно и пусто, только с реки доносились голоса. Женька постоял, подумал и подался купаться.
Речка встретила его рокотом движка, который дымил на понтоне. Сам моторист Саныч стоял далеко на дороге и к чему-то напряженно прислушивался.
— Самолет? — задрал голову Женька. Над ним плыли вольные облака.
— Музыка, — вздохнул Саныч. — Весь народ теперь там. — Он стал заглядывать в прыгучие Женькины зрачки. — Жень, а Жень! Побудь за меня, а? Я мигом обернусь.
Женька замахал руками и погнал по всем кочкам захлебистую, нервную речь:
— Я к тебе нанялся, да? Я тебе рыжий? Я, что ли, разве рябой?