— Вика сбежала, — начал было объяснять Бабкин главному агроному.
Но Василий Сергеевич, не дослушав, зашумел:
— Это не твоего ума дело! Твое дело — указания выполнять! Вот и выполняй!
Бабкин, потемнев, подошел к телефону, поднял трубку.
— Директора можно? Ефим Борисыч, Бабкин это. У нас трактора стоят, а мне говорят: не мое дело.
Главный агроном выхватил из рук звеньевого трубку и сказал в нее сердито:
— Ефим Борисович, мы эти мелочи сами уладим! Что? — Он послушал и, сведя обгорелые брови, закричал так, как мог позволить себе кричать только мастер высоких урожаев: — А я считаю, что не всякому нужно лезть в дела руководства! Полагаю, что данный случай вообще не касается дирекции! Здесь инженер разберется! Что?! Может, мне лично бегать за всякой заправщицей?!
Трубка задребезжала. Василий Сергеевич отодвигал ее все дальше от покрасневшего уха, морщился: когда Громов сердился, он гремел. И главный агроном, заметно сникнув, стал отвечать потише, но все еще с раздражением:
— Хорошо, я дам указание! Да-да, прослежу лично! Конечно, это и меня касается! Да, понимаю, не маленький.
Он положил трубку, потом медленно надвинулся на Бабкина, встал над ним, огромный, как Змей Горыныч. Бабкин, подняв лицо, смотрел прямо в его глаза, не моргая, не бледнея. Крепким боровичком врос он в землю — не сковырнуть просто.
— Чего смеешься? — хмуро спросил Аверин. — Рад?
Бабкин чуть усмехнулся:
— Доволен. Здорово он вас.
Василий Сергеевич трахнул кулаком по зеленому бильярду — подпрыгнули шары. Отдуваясь и остывая, Аверин удивленно смотрел на звеньевого:
— А ты пробивной. Прямо таран!
Инженер, появившийся снова тут, тоже смотрел на Бабкина с изумлением.
— Ну зачем же так сразу-то? — пробормотал он, обращаясь к Аверину за поддержкой. — Можно и без паники. Если каждый да прямо к директору!.. — И он покачал головой.
— Давай сюда Вику-чечевику! — зашумел на него Василий Сергеевич. — Я из нее гречку сделаю!
Инженер ответил обиженно и звонко:
— Я дал указание, чего еще! Не самому мне за ней бегать — я не спринтер!
Голос его сорвался, инженер замолчал. Аверин наступал на него, тот пятился, но глядел упрямо.
— Я слетаю! — вызвался Женька — он уже застоялся и жаждал действия. Пробегая мимо Бабкина, дернул его за руку: — Молоток!
Модест тоже сдержанно похвалил звеньевого, когда они вышли на воздух и Аверина поблизости не было.
— Молодец! — сказал он. — Врезал. Пусть не рычит. Капустник.
Модест когда-то жил по соседству с Авериным, поэтому считал себя вправе говорить о нем за глаза всю правду, пусть самую горькую.
Павлуня подошел к брату, поглядел синеоко и высказался:
— Как ты его! Он даже весь...
Звеньевой молчал. Брови у него были сведены, рот комочком, а глаза — острее лезвия, только чуть поблескивали. Если у Бабкина лицо вырублено из неподатливого темного камня, то у братца его оно сработано из бледного воска. Синие глаза Павлуни кажутся чересчур яркими на этом воске.
— Бежит, — сказал Павлуня, приглядываясь.
По дороге тяжело топал Женька с чемоданом. Он подбежал к Аверину, плюхнул ношу на землю, прерывисто доложил:
— Поймал! На остановке! Она — ни в какую, а я вещички хвать! И — деру! Теперь никуда не денется. Тут будет!
И верно: минут через десять из осеннего утреннего дождичка выплыла Вика.
— Иди, иди, я тебя сейчас!.. — таким голосом пообещал главный агроном, что Женька даже поежился от возбуждения: будет крупный разговор, а может, и целый скандал.
И вот она появилась. В светлом плаще, в легких сапожках, с карамелькой за щекой. Словно лебедушка проплыла мимо замасленных медведей, ни на кого не глядя, не опуская гордой головы. Трактористы, видно, так здорово накричались, что теперь весь запал у них потух, и они встретили красавицу только тихим ропотом. Главный агроном, нагнав ее и торопливо шагая рядом, начал:
— Что это вы, однако! Столько народа ждет!
Статная Вика посмотрела на Аверина своими загадочными, в меру подмалеванными глазами.
— Лоб грязный.
— Чего? — Василий Сергеевич поспешно вытащил платок, стал тереть свое лицо.
— Да нет же! — отобрала она платок, мазнула по нему кошачьим острым язычком и принялась у всех на виду оттирать лоб главного агронома и первого зама.
Народ захихикал. Модест проворчал.
— Работать надо. Заправляться пора.
— Миленький! — со смехом ответила ему Вика. — Да я тебя в первую очередь! Подъезжай скорей!
«Нет уж, пусть Бабкин вперед!» — решили и молодые и старые механизаторы, до которых докатился быстрый слух о Мишиной смелости в разговоре с Громовым.