Трофим, не ответив, направился в контору.
— И мы с тобой! — бросился следом Иван Петров.
— Верно! — закричал Женька, которому все равно куда лезть, лишь бы пошуметь и потолкаться.
Он первым успел в приемную. Спросил, хватаясь за ручку директорской двери:
— Тут?
Он знал, что к директору по делам входили запросто в любое время дня и вечера, а по телефону звонили на квартиру и ночью.
На этот раз секретарша осадила его:
— Теперь без доклада нельзя.
— Это кому докладывать-то?! — осерчал Иван Петров и тоже рванулся было к двери, но секретарша отодвинула его, неколебимо встав на пути.
Директор Громов держал самую мощную секретаршу в районе, и отпихнуть такую Елизавету Егоровну не смог бы и силач Аверин, не то что хилый Иван.
— Тихо, — сказала она рассудительно. — Не нужно толкать старую женщину.
Тогда подошел Трофим и сказал:
— Передай: Трофим Шевчук пришел и хочет войти.
Елизавета Егоровна протиснулась в директорскую дверь, через минуту появилась обратно и с непонятной усмешкой объявила:
— Сам ждет вас.
Трофим вошел с громом, под его рукой успел пронырнуть только Женька, остальных оттеснила Егоровна.
Женька без приглашения плюхнулся в кожаное кресло напротив директора и завертелся. Трофим уселся за отполированный стол подальше от начальства. Стол этот был величиной с хорошее озеро. Белыми гусынями плавали по нему бумажки, и их отражение было лучше, чем они сами. Старого солдата не смутил зеркальный блеск — он придавил его тяжелыми кулаками, спросил добродушно:
— Слушай, ты что, с ума сошел?..
«Ого!» — обрадовался Женька и уставился на директора.
Вчера еще в этом потертом кресле сидел, привычно сцепив пальцы на большом животе, Ефим Борисович Громов, хозяин старый, умный, твердый, который ничего не боялся — ни дождей, ни засух, ни начальства, ни завистников. Говорил он мало, смотрел зорко и всякого понимал.
Сейчас на месте Громова восседал его первый зам Василий Сергеевич Аверин. Озабоченно подобрав нижнюю губу, он что-то быстро писал. Словно не расслышав вопроса, только на миг поднял отуманенный заботами взгляд, рассеянно сказал: «Минуточку!» и опять заскрипел. Голос его прозвучал так обессиленно, что Трофим недоуменно посмотрел на Женьку, а тот на Трофима.
Аверин писал. Женька разглядывал кабинет, где его не раз распекал Ефим Борисович. Здесь ничего не изменилось: так же стояли в обжитых гнездах красные знамена — награда совхозному народу за труд, за бессонные ночи. Знамена эти переходящие, но который год никуда не переходят из этого кабинета, и все привыкли к ним, как к собственным.
За двойными, промазанными на зиму рамами темнели поля, прибранные, вспаханные, мягкие. По низкому небу, по колкому ветру ворохами неслись крикливые галки — эти черные листья близкой зимы. А лето заботливо припрятали в хозяйстве: оно в пахучих тюках прессованного сена, в теплом зерне и в свежих смолистых досках, что лежат на складе у строителей.
Василий Сергеевич наконец отклеился от бумажки, с видимым удовольствием перечитал сочинение, вручил его секретарше для срочной перепечатки и только после этого измученно посмотрел на Трофима:
— Отчеты, отчеты — голова каруселью!
Женька подивился необычайно тихому голосу и кроткому виду главного агронома, который еще вчера шумел и громко разносил всех, а сегодня вдруг ослаб горлом. И он доверительно сказал ему, как другу:
— Народ обижается.
Василий Сергеевич определенно оглох. Он ничего не ответил Женьке, нажал кнопку звонка и, когда в двери боком встала Елизавета Егоровна, сказал ей устало:
— Я же просил никого не пускать постороннего. Попросите товарища выйти.
Женька не стал дожидаться, вскочил сам, метнулся к выходу, бормоча:
— Ничего, Громов-то вернется! Не век он в отпуску-то!
— Я нужна? — спросила пожилая секретарша, глядя в стенку поверх головы Василия Сергеевича. На Громова, с которым она проработала лет пятнадцать, Елизавета Егоровна смотрела с материнской ласковостью.
— Нет, можете идти. — Аверин с той же страдальческой улыбкой обратился к Трофиму: — Надел хомут — выдержу ли месяц...
Тот взглянул на мощную шею, на гвардейские плечи зама и только усмехнулся. Ишь деятель! Сидит в чужом кресле, как в собственном. Чудит напропалую. Этак весь народ сгоряча за месяц разгонит. А Женька? Куда он его-то определил?
Трофим только хотел в сердцах поговорить с начальником, как тот ласково спросил:
— Как здоровье, Трофим Иваныч? Вид у вас того...
— Ничего! Обойдется.
— Отдыхайте, а после мы вам работенку подыщем. Полегче.