— Это ты, Казюкас? Ты тут спишь?
Игнас! Я обрадовался, узнав его по голосу, и выбрался из-под крыши.
— Как ты здесь очутился, Игнас?..
Игнас дрожал как осиновый лист и не хотел пускаться в объяснения.
— Залезай в сено, согреешься. Я чуть не умер со страху. Вон и сейчас трясусь! Полезай сюда…
Игнас зарылся у меня под боком, надолго замолчал и наконец сказал:
— Крышка… Нынче ночью они хотели меня кокнуть. Солдаты обнаружили один бандитский бункер, а Балкус решил, что это я донес. Я ему поперек горла встал, вот и наслал на меня этих, из лесу. «Коли сейчас не выдал, потом выдаст, — говорит. — Пристрелите его — и дело с концом…»
— Прямо так и сказал?
— Ясное дело. Все слышали. Сурви́ла и браунинг вытащил — думал, на месте прихлопнет. Ан нет, Балкусу сунул — дескать, стреляй сам, если хочешь.
— Не возвращайся туда, Игнас, ни за что, — вцепившись в руку, затеребил я его.
— Теперь-то уж точно не вернусь. Не убеги я сейчас, они бы меня прикончили и на шпалы выволокли. А потом сказали бы — поезд… Бронюс слышал, как они промеж собой совещались, и мне все рассказал. Балкус даже пса на ночь в хлеву запер, чтобы без помех, значит…
Я все еще не хотел верить услышанному. Игнас был слегка навеселе — это я определил по запаху. Может, его спьяну просто припугнули? А что, если они и сейчас следят за ним, смотрят, куда Игнас пошел, что делать будет?
— Не бойся, сюда они не притащатся, — словно угадав мои мысли, успокоил меня Игнас. — Спи и ни о чем не думай…
Наутро, проснувшись, я не обнаружил рядом Игнаса, и ночное происшествие показалось мне жутким сном.
К вечеру того же дня Гремячую пущу и усадьбу Балкуса оцепили солдаты и бойцы отряда защиты народа. Однако бандиты, видно почуяв опасность заранее, успели удрать, а Балкус постарался ловко замести следы. И все-таки бойцам удалось вытащить из пруда два велосипеда, раскопать в сене разную одежду, аккордеон, который бандиты отняли у учителя, и несколько мешков зерна.
Очевидцы рассказывали, что с народными защитниками был и Иволга, на котором, пожалуй, впервые в жизни были сапоги. Он велел Веруте не мешкая уложить вещи и перебираться в город, но та не послушалась, осталась стеречь дом, потому что Балкусов арестовали и повезли в местечко к следователю.
Да, но куда же все-таки подевался Игнас? С того самого дня о нем не было ни слуху ни духу. Одни говорили, подался в родные края, другие подозревали, что Игнаса вместе с Балкусом упекли за решетку. Исчез человек, как в воду канул.
В ту осень Бронюс учиться не поехал — остался в доме за хозяина. А на следующее лето у них несчастье случилось — от разрыва сердца умерла внезапно его мать.
Маленькая, сухонькая Балкувене в гробу казалась совсем ребенком. Бронюс, который успел за этот год раздаться в плечах, стоял у свежевырытой могилы и беззвучно, по-мужски плакал. Глухо стукнулся о крышку гроба гравий, люди допели молитву и стали расходиться. Только две тетушки, видно родственницы покойной, подождали, пока заровняют могилу, и увели рыдающую Веруте. Бронюс же остался у только что выросшего холмика. Ветер трепал его длинные, стриженные на городской манер волосы и шуршал в листьях дубового венка. Я подождал Бронюса у ворот кладбища и стал утешать:
— Ты ведь уже взрослый, Бронюс, — не пропадешь. Видишь, я тоже не пропал. Эта боль поутихнет, привыкнешь…
— Тебе легко говорить, — вздохнул Бронюс. — Ты ничего не знаешь. И совесть у тебя чиста.
— Да разве ты не любил маму? Времена нынче такие, эта ее болезнь…
— Тут не только в болезни дело, — перебил меня Бронюс. — Над нами проклятие висит — вся наша родня должна на тот свет отправиться.
— Почему? — удивленно спросил я, хотя чувствовал, как неуместен сейчас мой вопрос.
Но Бронюс, по-видимому, сам хотел выговориться, излить душу, поэтому-то и велел соседям отправляться домой, сказав, что вернется пешком со мной.
И он рассказал мне длинную историю о судьбе Игнаса Иволги. Правда, я не смогу описать ее в точности так, как я услышал от Бронюса. Порою жалость и боль сжимали ему горло, голос осекался, и казалось, я так и не узнаю конца истории. Я же не решался торопить его расспросами. А он, справившись с собой и смахнув слезу, продолжал:
— В тот раз, когда схватили отца, арестовали и меня с мамой. Игнас участвовал в следствии как свидетель. Он упорно доказывал, что мы с ней ни при чем, что я все время учился, а мама — так ту отец совсем затуркал… Нас и в самом деле вскоре отпустили домой. Старик Те́корюс и Вайткус тут же примчались, давай расспрашивать, что да как… Они тоже увязали пожитки и ждали, когда этот ком докатится до них.