Ночи тем летом выдались теплые-теплые и звездные. Лежишь, бывало, в траве, на небо глядишь, пока не дождешься самого настоящего чуда: ласточкой проносится по мерцающему небосклону звезда, я же, затаив дыхание, слежу за ее полетом, и вот через несколько мгновений — бац! — звездочка падает совсем рядом со мной!
Кто-нибудь небось усмехнется и скажет: вот чудак, это яблоко упало… Только кто же его тогда в этой ночной тиши сбил? Кто падать заставил, когда на дереве ни один листик не шелохнется? Неужели упала, сгорела звезда, а на земле от этого ничего не изменилось?
Нет, куда приятнее верить, что повсюду царит порядок, какая-то связь и что все наделено смыслом. Кто-то швырнул с небосклона искрящийся камень, который, сгорая, сбил яблоко, а яблоко — стук! — и разбудило мое дремлющее сердце. Вот почему оно до краев переполнено неведомым блаженством, удивлением и любовью ко всему вокруг.
Я включаю фонарик и пытаюсь нащупать лучом ныряющую в воздухе над деревьями «акробатку» — летучую мышь. Знала бы она, что творится у меня в душе, могла бы без страха опуститься прямо мне на шляпу. Ладно уж, схожу, пожалуй, к коню — вон неподалеку темнеет силуэт, совсем как статуя без всадника. Время от времени животное громко вздыхает, видно вспомнив, как трудилось до седьмого пота целый день. Иногда я подбираю для него падалицу и скармливаю прямо с ладони одно яблоко за другим, поглаживая его бархатистый и прохладный, как лист мать-и-мачехи, нос.
Однако именно такими, наводящими на странные мысли и вызывающими смутную тревогу ночами чаще всего совершали набеги на техникумский сад воришки, которые притопывали сюда пешком или приезжали на велосипедах из города. Их уловки я уже раскусил: кто-нибудь один швыряет в фруктовые деревья камнями или трясет яблоню, чтобы отвлечь внимание сторожа, а остальные тем временем в другом конце сада срывают и запихивают в мешки незрелые яблоки или собирают на корточках в огороде еще только розовеющие помидоры.
Поэтому-то, едва заслышав шорох в листве, я палю в воздух из своего ружья и мчусь в противоположную сторону, чтобы распугать воров с мешками. Нужно, чтобы эти лоботрясы подумали, что сад охраняет не один, а по меньшей мере два сторожа.
Эх, собачка бы мне сейчас не помешала! К утру меня одолевал такой необоримый сон, что я засыпал под яблоней прямо стоя. Потом вдруг встрепенешься, глаза откроешь и оторопь берет: а вдруг проспал воров и они успели обчистить сад?
Городские шалопаи могли бы неплохо поживиться в дождь, когда я забирался в пустую теплицу. Барабанящие по стеклу капли мигом укладывали меня на пучки соломы, которой в заморозки укрывали теплицы.
Так я и превратился в своего рода ночную птицу. Соснув немного к утру, я варил себе какую-нибудь кашу или суп и после еды, если выдавался погожий денек, отправлялся поваляться на берегу у речки, но чем дальше, тем сильнее меня охватывало беспокойство, покуда снова не наступал вечер.
В опустевшем техникуме не осталось никого из моих приятелей, поэтому я писал во все концы длинные письма. И чаще всего ей, Степуте, — моей Вишенке…
И вот, наконец, она сама приехала. Докрасна опаленные солнцем щеки, огрубелые, жесткие ладони. Оказывается, Степуте все каникулы пропалывала огород, сгребала сено. Я же, по ее словам, жил как маменькин сынок. Разве это работа?.. Правда, неизвестно, как сейчас все будет. Наш курс съехался на производственную практику, так что днем мне придется вместе со всеми трудиться в поле, а ночью сторожить.
В первые дни практики мы укладывали вдоль прокосов на жнивье копицы — кресты из снопов яровых. Разделили между собой все поле на делянки. Хватает силенок — пожалуйста, можешь управиться с работой до обеда и бежать на речку купаться. А будешь отлынивать или не по плечу тебе это дело — торчи хоть до вечера. И хотя это занятие было для меня давно привычное, однако вскоре я почувствовал, что за рекордсменами мне не угнаться. Покорпел я, покуда после бессонной ночи не начали слипаться глаза, и решил: в самую жару сосну часок, потом в речке освежусь — и за работу, тогда и закончу свой участок.
А когда ближе к вечеру заявился в поле, то, как ни искал, не мог отыскать свою делянку. Вся пшеница уже увязана, на делянках рядами выстроились кресты из снопиков. Ясное дело — Степунина работа…
Собираясь на ночное дежурство, я встретил ее и спросил:
— Тебя, что ли, благодарить?