Соображая, съ бьющимся сердцемъ, я прислушиваюсь. Раздался какой-то трескъ — не открываютъ ли слуховое окно?
Тѣмъ хуже, я хочу знать. Я вхожу въ домъ черезъ темную кухню. Иду ощупью. Натыкаюсь на кресло, и сердце мое бьется, бьется…
Взбираюсь по деревянной лѣстницѣ. Чердакъ. Голубой мракъ ночи входить черезъ грязное стекло слухового окна. Въ темнотѣ притаились тѣни… Нѣтъ, это мѣшки.
Ноги мои дрожатъ. Но страха я не чувствую. Притаившись, я продвигаюсь впередъ, и мои похолодѣвшія руки нащупываютъ въ темнотѣ вещи и узнаютъ ихъ. Глаза мои напряженно всматриваются, привыкаютъ къ мраку и видятъ шинель, которая виситъ съ опущенными рукавами и сохнетъ. По ту сторону деревянной перегородки попрежнему шевелятся голуби. Я подхожу и медленно, чтобы не скрипѣли петли, раскрываю дверь… Вытянувъ шею, стиснувъ кулаки, я гляжу. Ничего, ничего…
Лунный свѣтъ, скользящій между черепицами, освѣщаетъ съежившихся на насѣсти голубей. Они воркуютъ. Снаружи рѣзко завываетъ вѣтеръ. Тогда я закрываю за собой скрипящую дверь, и одинъ на темномъ чердакѣ, совершенно одинъ, разсматриваю жалкую поношенную одежду съ висящими рукавами, потрепанную шинель, въ которой умретъ одинъ изъ солдатъ.
VII
„КАФЭ МОРЯКОВЪ“
Демаши сказали: — „Ты ихъ найдешь въ „Кафэ моряковъ“ около Каменнаго моста“.
По большому мосту съ поврежденными быками можно было проходить только ночью. Днемъ достаточно было показаться велосипедисту, чтобы залпъ яростно хлестнулъ по водѣ или снесъ часть перилъ. Прибывъ къ вечеру, Демаши перебрался у верховья рѣки по мосту, проложенному по лодкамъ.
Высокіе тополя склонились своими верхушками къ зеленоватой, едва движущейся водѣ, какъ бы и въ ней ища небеснаго свода. Большое гребное судно лежало на боку у берега. Сквозь сорванныя доски виденъ былъ пустой трюмъ между огромными деревянными краями, и странно было, какъ занесло сюда эту громадину.
Рѣка журчала, разбиваясь о лодки, поддерживавшія мостъ. Это были маленькія лодки рыболововъ, зеленыя и черныя, въ которыхъ катаются въ лѣтніе праздники, гребя однимъ весломъ. На носу одной изъ нихъ, самой новой, выкрашенной въ бѣлый цвѣтъ, можно было прочесть имя: „Люсьена Бремонъ Руси". Взрывомъ снаряда ей повредило бокъ.
Вдоль всего берега были разбросаны деревянные кресты, тонкіе и простые, сдѣланные изъ дощечекъ или перекрещенныхъ вѣтокъ, и смотрѣли, какъ течетъ вода. Они видны были повсюду, вплоть до затопленной долины, гдѣ плавали, какъ странныя водяныя линіи, красные кепи.
Съ наступленіемъ половодья кресты должны будутъ уплыть по теченію грязной рѣки и пристать неизвѣстно куда, можетъ быть туда, гдѣ ребенокъ сдѣлаетъ себѣ изъ нихъ деревянную саблю. И будетъ казаться, что мертвецы спасаются изъ своихъ забытыхъ могилъ, и безконечный рядъ другихъ мертвецовъ, кресты которыхъ такъ близки одинъ отъ другого, будто подаютъ другъ другу руки, будутъ смотрѣть имъ вслѣдъ.
Въ густомъ кустарникѣ цвѣтущій шиповникъ протягивалъ свои бѣлые цвѣты. Демаши на ходу сорвалъ одинъ. Онъ подходилъ къ Тюлери. На разрушенной крышѣ уже не развѣвался флагъ съ краснымъ крестомъ: онъ превратился въ рваную сѣрую тряпку, свѣсившуюся вдоль древка. Кирпичная стѣна, въ которой были пробоины еще въ сентябрѣ, была изрѣшетена снарядами, башенка была снесена, фасадъ исполосованъ пулями, и теперь можно было войти въ походный госпиталь черезъ десятокъ проломовъ. Однако, здѣсь ухаживали за ранеными съ тѣхъ поръ, какъ вода залила подвалы. И такъ какъ на этой фермѣ не рѣшались зажигать огня по ночамъ, то перевязки дѣлали въ темнотѣ, ощупью, отыскивая пальцами раны.
Для тѣхъ, кого не удавалось спасти, могилы были вырыты у самой двери: оставалось только вынести мертвецовъ. Кладбище тоже приспособилось къ войнѣ; мертвецовъ не хоронили въ разныхъ мѣстахъ, они скучивались у самой Тюлери. Чтобы отыскать фамилію, номеръ полка, нужно было нагнуться, приподнять вѣнокъ изъ плюща, трехцвѣтную кокарду, сдѣланную изъ трехъ тряпокъ. Хотя товарищи и вырѣзали фамилію и номеръ полка на пряжкѣ пояса, но ржавчина быстро поѣдала эти надписи, какъ будто смерть хотѣла уничтожить все, вплоть до воспоминанія.
Демаши остановился у первыхъ могилъ. Наканунѣ привезли трупы, и они лежали между крестами, ожидая, пока выроютъ для нихъ яму. Одинъ изъ нихъ былъ обернутъ въ палатку — суровый саванъ, еще больше затвердѣвшій отъ засохшей крови. Остальные остались въ томъ же видѣ, какъ участвовали въ бою, въ запачканныхъ землею шинеляхъ, въ грязныхъ штанахъ, съ неприкрытыми распухшими или восковыми лицами, несчастными багровыми лицами, будто вымытыми винными остатками. Голова одного сержанта была все же закутана. Ее прикрыли сумкой, какъ капюшономъ, и подъ этимъ саваномъ изъ запекшейся крови угадывалась ужасная рана. Рука у одного молодого стрѣлка откинулась, какъ бы преграждая дорогу, и ногти вонзились въ мягкую землю. Не ползли ли они отъ самыхъ окоповъ, чтобы умереть здѣсь?