По мѣрѣ того, какъ мы отдалялись отъ позицій, остатки взводовъ сходились, роты вновь объединялись. Мы смотрѣли другъ на друга, и намъ становилось страшно.
На жидкой травѣ лежали солдаты, они встали и направились къ намъ. Вечеромъ имъ предстояло идти на позиціи.
— Что, земляки, тяжело?
— Убійственный участокъ.
И Бреваль прибавилъ только движеніемъ подбородка, указывая на измученную кучку:
— Вотъ все, что осталось отъ роты…
Съ опущенной головой прошли мы по жалкому мѣстечку съ окнами безъ стеколъ, съ поврежденными крышами, затѣмъ насъ остановили въ полѣ около большой дороги, гдѣ поджидали грузовики. Тамъ мы поѣли: мы жадно уписывали горячій рисъ, наполняя имъ желудокъ, и запивали его полными чашками кофе, обжигавшаго ротъ, не столько изъ-за голода, сколько изъ животнаго наслажденія ѣсть, вознаградить себя за дни лишеній, насытиться, почувствовать, что желудокъ полонъ. Водку роздали полными кружками, вина было сколько угодно.
Наиболѣе усталые заснули. Остальные, собравшись небольшими группами, бесѣдовали съ шофферами и автомобильной командой. Говорили всѣ разомъ, лихорадочно, несвязно дѣлясь своими, еще живыми, впечатлѣніями, желая, казалось, сбросить съ себя бремя слишкомъ тяжелыхъ воспоминаній. Автомобилисты, болѣе взволнованные, чѣмъ мы сами, слушали и давали намъ объясненія по поводу сраженія, о которомъ мы ничего не знали, такъ какъ только они читали газеты.
— Чортъ возьми, вотъ идетъ Морашъ…
Мы не видѣли его уже десять дней, съ того самаго утра, когда началось наступленіе. Онъ ни на минуту не вылѣзалъ изъ перваго попавшагося ему вонючаго подвала, который онъ занялъ, какъ постъ для командованія, и онъ вышелъ теперь оттуда съ выцвѣтшимъ лицомъ, съ безкровными губами, съ прищуренными глазами.
Покрикивая, собиралъ онъ роту — теперь это была его рота, такъ какъ Крюше былъ убитъ — и грубо будилъ спящихъ, тыча въ нихъ концомъ тросточки.
— Ну, лѣнтяи, я скомандовалъ; ружья на плечо, — кричалъ онъ передъ самымъ носомъ маленькаго Брука, который вставалъ пошатываясь, съ заспанными глазами.
Съ проклятіями и ругательствами стали снаряжаться. Затѣмъ усѣлись на грузовики. Всѣ размѣстились сразу, сложили сумки на дно грузовиковъ, и можно было еще свободно сидѣть, раскинуться и устраиваться поудобнѣе.
— Они должны были это предвидѣть, — сказалъ, пожимая плечами, шофферъ, стоя на колѣняхъ на своемъ сидѣньи и глядя на насъ. — Они заказали какъ разъ столько грузовиковъ, чтобы можно было привезти васъ всѣхъ, а васъ уже не такъ много теперь, не правда ли…
Тогда только мы замѣтили пустыя мѣста. Сколькихъ не хватало… Мнѣ казалось, что я еще вижу длиннаго Ламбера, старающагося шутить, старика Гамеля, курившаго трубку въ своемъ уголкѣ, и Фуйяра, который усѣлся сзади, спустилъ ноги и при каждой встряскѣ говорилъ:
— Если бы только мнѣ удалось свалиться и сломать себѣ шею.
Грузовики тронулись, поднимая густыя облака пыли, которая осѣдала на рѣсницахъ, на усахъ и на бородахъ шофферовъ, какъ бѣлая пудра. Усталые, измученные отъ жары, одурманенные плохимъ виномъ, мы полудремали, не въ силахъ уснуть, такъ какъ насъ слишкомъ трясло. Только Брукъ сейчасъ же началъ храпѣть, лежа на спинѣ, и его голова съ желтыми, какъ солома, волосами подскакивала на сумкѣ.
Изъ грузовиковъ обмѣнивались знаками, криками съ жителями деревень, и вспотѣвшія дѣвушки въ рубашкахъ съ вырѣзомъ на груди посылали намъ поцѣлуи.
Мы удалялись отъ войны; въ окнахъ были стекла, на крышахъ — черепицы. Вдругъ грузовики запрыгали по мостовой, и тотчасъ изъ переднихъ грузовиковъ послышались крики. Всѣ головы высунулись изъ-подъ брезентоваго навѣса, всѣ тѣла свѣсились назадъ, и вотъ изъ всѣхъ грузовиковъ раздались бѣшеные привѣтственные клики: сказочное видѣніе, двойное чудо — мы увидѣли желѣзную дорогу, настоящую желѣзную дорогу, съ настоящими вагонами для штатскихъ, и на перронѣ вокзала женщину въ городскомъ нарядѣ.
За желѣзнодорожнымъ переѣздомъ мы попали въ маленькій городокъ, съ магазинами, тротуарами, женщинами, кофейнями; отупѣлые, ослѣпленные, мы смотрѣли на все, какъ дикари, и безъ устали радостно горланили.