— Чудесную ты картину нарисовал, чудесную… — Смирнов залпом выпил остывшую чашку чая, с бряком поставил ее на блюдце. — Одного не за что убивать, а другому незачем убивать…
— Валерий Евсеевич, — решился на вопрос Чекунов. — А не могло так быть, что Власова убили те, над кем он издевался в свое время в лагере?
— Уголовников он не трогал, Виктор Алексеевич, а политики… Если бы по горячке, если бы в первые дни после освобождения… Десять лет прошло, как последний политик из лагерей вышел. Да и уехали они все, далеко отсюда уехали.
— Да-а, — вяло согласился Чекунов.
— Витя, — вдруг очень серьезно сказал Смирнов. — Мне с Валерием Евсеевичем один на один пошептаться надо. Только прошу тебя, не обижайся, а?
— Чего уж тут обижаться, — страшно обидевшись, Чекунов направился к двери. — Я вас на крыльце подожду.
— Хорошего парня оскорбил до невозможности, — констатировал Коммерция.
— А он — хороший парень?
— Хороший, — подтвердил Коммерция. — А главное — еще не замазанный.
— Стоп, — сказал Смирнов. — На этом остановимся. Ничего не знаю, ничего у меня нет, но явственно чую: дело воняет, Коммерция. Пока воняет одним: заботливо подкидываются детальки, из которых легко складывается нехитрая головоломка, версия. Здесь — вертухай, месть за зверство, бежавший из лагеря уголовник, которого вертухай заложил на суде, месть за предательство.
— Александр, ты здесь в командировке?
— Да нет, я в гости на съемки фильма к Роману приехал.
— Погостил самую малость и езжай домой, в Москву, — посоветовал Коммерция.
— Нет уж! — разозлился Смирнов. — Или докручу до конца или резьбу сорву, к чертовой бабушке. Мужик я или не мужик?
— Ты — сыскарь, — поправил его Коммерция. — На всю жизнь. Сыскарем и помрешь.
— Тема смерти в нашем разговоре фигурировать не будет.
— А как же смерть вертухая? — Коммерция восхитился своей находке: — Какое название для романа! У Олдингтона «Смерть героя», а у нас «Смерть вертухая»!
— Кончай словоблудить, а то и меня заразишь, — попросил Смирнов. — Расскажи, за что здесь можно уцепиться. По-серьезному.
— Подполье здесь, — сказал Коммерция.
— Удивил. А где его нет?
— Суровое подполье, Александр, суровее не видел за свою жизнь. Миллионы, а может, и миллиарды.
— Допустим. Концы прощупываются?
— Чего нет, того нет.
— И ты, при всей своей неуемной любознательности, ни хрена не узнал? Я — Станиславский, Коммерция, я кричу: «Не верю!»
— Верь, не верь, но верхи теряются в непроглядной тьме. Низы, естественно, не спрячешь, но они так изолированы от связей, что ни к чему не подойдешь.
— Как бы они не были изолированы, дорогой ты мой, но без веревочек низы просто так существовать не могут. Ведь ты же держишься за какую-нибудь из веревочек, Коммерция. Я же тебя знаю.
— К сожалению, не держусь, Александр. По-моему, только-только нащупал…
Чекунов грустно сидел на перильце крылечка. Ожидал, как и обещал.
— Что новенького, лейтенант? — бодро поинтересовался Смирнов.
— Босой тунеядец куда-то ушел, — издевательски поделился новостями Чекунов.
— И, правда, ушел! — удивился Смирнов и обнял Чекунова за плечи. — Не обижайся на меня, Витя, а то мне одному будет тоскливо, скучно и невесело. Не обижаешься, да? Все тип-топ?
Умел, умел обращаться с молодежью умный подполковник. Чекунов медленно и удовлетворенно улыбнулся, спросил:
— Что дальше делать будем, Александр Иванович?
— Заводи агрегат и поехали.
— Куда?
— А куда глаза глядят.
— Куда глядят ваши глаза, Александр Иванович?
— Где местные свои лодки паркуют?
— Заводь отсюда в двух километрах. Там у них целый порт. Только зачем туда ехать? Я вчера там был, все лодки на местах, — опять слегка обиделся Чекунов.
— Да не проверять тебя я там буду! — малость разозлился Смирнов. — Просто посмотреть. Имею я право удовлетворить свое любопытство?!
— Имеете, — согласился Чекунов, с улыбкой глазея на разошедшегося Смирнова.
Изголодавшимися единицами начал подтягиваться к «Чайной» кое-какой народец, народец на редкость разнообразный. Поднимаясь по ступеням, каждый достойно здоровался с Чекуновым и Смирновым.
— Здравствуйте. Здравствуйте. Здравствуйте.
Смирнову это, отвечать на приветствие, сильно надоело и он предложил:
— Пошли к мотоциклетке.
Пошли. И вдруг Смирнов в раздражении хлопнул себя ладонью по лбу так, что еле успел подхватить слетевшую от удара каскетку:
— Вот ведь кретин! Одну вещь у Коммерции забыл спросить! Хоть возвращайся.
— Пути не будет, — мрачно предсказал Чекунов. А что за вещь?
— Да ты — нездешний, вряд ли знаешь. Откуда эта мода — мертвяка штырем протыкать?
— А вот как раз знаю! — восторжествовал Чекунов. — Мне Григорий Александрович рассказал. В сороковые — пятидесятые таким образом законники расправлялись с теми, кто совершил, с их точки зрения, самые мерзкие и подлые преступления против общества. Против их, конечно, общества.
— Ишь ты какие штуки выдумывают на местах! — удивился Смирнов. — Я об этом впервые слышу, а вроде не первый год замужем.
Смирнов уже влезал в коляску, когда его окликнули переливчатым голосом:
— Александр Иванович, родное мое! Какими извилистыми судьбами? Что, выслали вас из Москвы как тунеядца — такого не может быть, но вы здесь, и я не верю и верю своим глазам, на которые навертываются слезы умиления.
Пристегивая полог, Смирнов насмешливо смотрел на субтильного, одетого с иголочки — клетчатый светлый пиджак в талию, бордовая рубашка, под ней оранжевый шейный платок, темно-серые брюки в обтяжку, узконосые башмаки на каблучке — как бы молодого человека, возраст которого определить нельзя.
— Женичка, — поинтересовался Смирнов, — как ты в таком наряде на лесоповале корячишься?
— Корячусь, как вы изволили выразиться, Александр Иванович, в конторе леспромхоза. Да будет вам известно, я — высококвалифицированный бухгалтер.
— Мне известно, в первую очередь, что ты — высококвалифицированный катала.
— И это при мне, — согласился Женичка. — Как там в Москве? Без меня, забот не имея, королевствует, небось, Вадик Клок?
— Вот чего не знаю, того не знаю, — огорчил Женичку Смирнов. — Вы, золотые господа, не по моей епархии.
— Надолго к нам? — продолжил светскую беседу Женичка.
— Как карта ляжет!
Мотоцикл рванул с места, а Женичка стоял, смотрел вслед удалявшемуся подполковнику милиции Смирнову и добро смеялся — родного встретил.
— Занятный какой! — криком начал общение при езде Чекунов. — Что он из себя представляет, Александр Иванович?
— Педераст и самый ловкий карточный шулер Москвы Женечка Дановский. А, в общем, паренек неплохой.
— Как так? — удивился Чекунов. — Он же правонарушитель. Он же краплеными картами обыгрывает простых советских граждан!
— Во-первых, не краплеными. У него феноменальная память и сверхъестественная реакция. Этим он и пользуется. А во-вторых, какой прок с простых советских граждан? Женичка шерстит цеховиков, подпольных миллионеров, воров с удачи.
— И много таких вот богатеев?
— Как выражается кинорежиссер Казарян, имя им — легион.
— Да-a, Москва… — вздохнул Чекунов.
— А Нахта? — быстро спросил Смирнов.
— Что может в Нахте произойти? — грустно вопросил Чекунов. — Если бы не лагеря да высланные тунеядцы — допетровская Русь.
Разговаривать было трудно, и они замолчали. Пыль ушла, и мотоцикл осторожно пробирался по влажной тропинке. Спускались к реке. Заводь неожиданно выскочила из-за поворота.
Испанская великая Армада перед походом на не по чину зарвавшуюся Англию — вот что представляла собой флотилия леспромхозовских владельцев средств водного транспорта. Долбленные из необхватных кедрачей пироги, добротно построенные из выдержанных досок распашные лодки, мелко-мелко не то что сидящие, лежащие на воде лакированные скуттера и катера — металлические, красного дерева, пластмасса с алюминием.