— Сдавай, — в очередной раз предложил Александр.
Глеб сдал. Выпили. Александр откинулся в кресле и приступил к повествованию:
— Курву эту я в восьмидесятом году подобрал. Отмыл для начала, приодел, карантин выдержал: дамочка-то по рукам ходила, но уж потом, естественно, в койку свою допустил. Пять лет она у меня прожила. Я правильно излагаю, Кэт? — но Катерина слушала Егора Кузьмича, Александру же внимали Глеб и Артем. Для них и продолжил: — В работе, братцы, она хороша! Все умеет! Уж что я с ней не выделывал, уж что я с ней не вытворял!
Катерине надоело слушать Лигачева. Она выключила телевизор, выпросталась из кресла, зевнула абсолютно естественно, глянула на мужскую компанию и сообщила ей: — Пиписка-то во, — и на указательном пальце большим отмерила длину пиписки — в одну фалангу. — А разговору, разговору!
И удалилась в спальню. Александр вскинулся, желая ядовито ответить, но что сказать не нашел, только пробормотал беспомощное: «Зараза!»
Глеб по обыкновению посоветовал:
— Ты бы с ней не связывался.
— Сдавай, — в который раз приказал Александр.
Глеб сдал. Выпили. Уже не тепленькие — сильно забалдевшие.
Артем решился:
— Она сбесится здесь, Александр.
— Ну и пусть бесится, — Александр мутно посмотрел на Артема и губошлепно улыбнулся.
— Не бесится, а сбесится, — поправил Артем. — И всех перекусает. Тебя первого.
— Перекусает! — передразнил его Александр. — Я ей зубы-то враз вырву!
— Он прав, Александр, — поддержал Артема Глеб. — Тебе с Валентином еще дело иметь.
— Что ты предлагаешь? — спросил Александр у Артема.
— На дачу ее отправить. Пусть на травке попрыгает, успокоится.
— А сбежит?
— У меня не сбежит.
— Что ж, вези ее на дачу, — разрешил Александр и вдруг оживился. Осенило. — А я здесь в берлоге небольной разворот с дамочками устрою. Только учти, Артем, если что…
— Учту. Учту, — быстро согласился Артем.
Глеб раскрутил на стеклянной поверхности стола нож с серебряной ручкой, глядя на то, как крутится нож, сказал:
— Тяжелая жизнь у тебя будет, Тема.
Она, подлая баба, все умела. И в настольный теннис играла прекрасно. Артем еле отбивался: жесткие крученые удары следовали в его часть стола беспощадно и точно, как из катапульты.
Зеленый стол стоял под зеленым раскидистым вязом. Зеленая листва шелестела под ветром, играя зыбкой ноздреватой тенью на столе: на обнаженном до трусов коричневом Артеме, на белоснежной — в белой майке, в белых шортах — Катерине.
Артем не отбился. Последний удар последовал в угол, противоположный тому, рядом с которым он ожидал мяч.
— И так будет всегда. Только победа, — возгласила Катерина, бросила ракетку на стол, обеими руками поправила волосы и вспомнила ехидно: — А еще спортсмен!
— Какой это спорт! — обиделся Артем.
— Тем более что ты не спортсмен, а супермен, — догадалась Катерина и, не стесняясь, на ходу стянула с себя майку. — Я в душик!
Она поставила под регулируемый дождик лицо и так стояла долго. Вода исчезала в волосах, катилась по плечам, бежала меж грудей. Она открыла глаза и стала ртом ловить верткие струйки.
Катерина вышла из душа, небрежно прикрываясь полотенцем. Артем ждал ее, взял за плечи, заглянул в глаза.
— Помойся, Тема, — порекомендовала она.
…Они лежали в знакомом мезонине на тахте, уже отдыхая после всего. Катерина рассматривала желтое дерево ломаных стен и потолка, а Артем — ее. И опять где-то там катились по небу облака, а здесь на стене то возникал, то убегал жесткий ослепляющий свет. Катерина приподнялась, разыскала майку, влезла в нее.
— Не могу быть в дому, — призналась она. — Пошли на волю.
— Клаустрофобия. Боязнь замкнутого пространства, — определил ее болезнь Артем.
— Чего-чего? — изумилась она. — Ты же образованный, Тема!
— В Афгане со многими такое случалось.
Она натянула трусики и, гордясь стройными ногами, пошла к дверям. Босыми ступнями ощущая приятную колкость песчаной дорожки, а потом неописуемую нежность травы, Катерина вышла на середину лужайки, попыталась глянуть на солнце, ослепило на мгновенье, и мягко пала на землю. Она лежала на спине и невнятно шептала что-то. Подошел Артем, прилег рядом на бочок. Попытался молчать, но не выдержал:
— Ты о чем, Катя?
— Хорошо, — тихо и хрипло сказала она. — Хорошо.
— И мне с тобой хорошо, — признался он. А она его не слышала, продолжала о своем:
— Будет ли мне когда-нибудь лучше?
— Лучше не бывает и быть не может, — твердо сказал Артем.
Она засмеялась, чуть приподнялась, поцеловала его в плечо. Потом взяла его руку и подложила себе под голову. Чтобы ей было удобнее, Артем тоже лег на спину. Она заснула моментально. Она спала, а он рассматривал маленькое ухо, капризно приподнятую бровь, прямой короткий нос, горькую морщинку у рта.
По субботам тянуло в родную Москву. Под кустики у поляны, образовавшейся на месте сгоряча снесенных дворянско-купеческих домиков, собирались обитатели отдельных квартир из Свиблова, Гольянова, Теплого Стана, Марьина, Дегунина. Бывшие жители остоженских коммуналок.
Их радостно встречали аборигены — соратники по многолетним очередям, друзья по подворотням, братья по общим кухням и сортирам. Кто устраивался на скамейках у временных столов забивать козла, кто, стоя, наблюдал за игравшими, кто валялся на траве — кому что нравилось. Не гольяновские, не свибловские — все свои, остоженские.
Альберт, грузчик из загатьевского продмага, за терпимую мзду приносил все, что надо. Употребляли, не особенно таясь. Приходил местный милиционер, строго следивший за порядком на вверенном ему участке. Наливали и ему.
Потом темнело, и обитатели отдельных квартир разъезжались по многоэтажным своим постылым деревням.
Малая родина, мать твою за ногу, не исчезай!
«Подобного тому, что происходит у контрольно-пропускных пунктов на западной границе СССР, не припомнят, пожалуй, даже самые опытные таможенники».
«Учи командиров и старшин выдерживать последовательность ремонта:
1. Выдерни лишние гвозди.
2. Зашпаклюй.
3. Аккуратно покрась».
Валентина встречали официальные лица, которые у таможенного барьера хлопали его по плечам, жали руку, а некоторые в припадке бесконтрольного общения даже обнимали. До однообразия элегантные — все в легких двубортных костюмах, все в белых рубашках со слегка приспущенными галстуками, все в возрасте около сорока — могучей кучкой двинулись к выходу.
У трех черных «Волг» могучая кучка методом деления образовала три кучки просто — по количеству машин, и черный караван рванул с места.
Александр и Глеб на стоянке разыскали свой автомобиль (четвертую черную «Волгу»), уселись.
— Теперь нам надо его встретить, — определил главную задачу Александр.
— Ты поосторожнее с ним, — предупредил Глеб.
— Надо просто очень точно оговорить условия встречи. Вот и все.
Четвертая черная «Волга» догнала караван у Химок. В Москву ворвалась черная кавалькада из четырех «Волг».
В позднее буднее утро Валентин у входа в парк культуры и отдыха «Сокольники» глянул на свои часы. Было десять часов сорок семь минут. Столько же показывали квадратные уличные на столбе.
Он двигался по малому кругу, справа налево: мимо киосков с игрушками и фантой, мимо чебуречной, мимо автоматов с газированной водой и квасом, мимо устья пятого лучевого просека, четвертого, третьего…
У шашлычной он постоял недолго и ровно в одиннадцать шагнул в предбанник. Пустовато было в шашлычной, пустовато. В правой части, где находилось окно выдачи, за несколькими столиками скучно жевали без боя полученные — разве советскому человеку овладеть чем-нибудь без боя интересно? — шашлыки и люля-кебабы одиночные посетители. В левой же был занят всего один — с подносом туда тащиться хлопотно — столик, за которым сидели Александр и Глеб.