Направились к Чистым прудам.
— А теперь наоборот, — через молчаливых пять минут констатировал Александр.
— Почему? — грустно спросил Алик.
— Черт его знает, но мне все кажется, что временно. Что-то непременно надо доделать, и все вернется: и молодость моя, и радость, и легкость.
— То же мне старик.
— Иногда себя чувствую стариком. Честно, Алик.
Дошли до Покровских ворот.
— Как ты-то живешь? — спросил Александр.
— Живу — хлеб жую, — нелюбезно ответил Алик.
— Варя как? Нюшка как?
— Тоже хлеб жуют.
— Что это ты? — удивился Александр.
— Устал, извини.
— Тогда что же я тебя мучаю? Домой езжай.
— Это я тебя, Саня, мучаю. Тебе тоже отдохнуть не мешало бы.
Александр рассмеялся, потому что сегодня ему не хотелось тащиться до Москвы-реки. Рассмеялся и предложил:
— Пойдем, я тебя на троллейбус провожу.
Алик поехал домой, так и не сказав Александру того, ради чего он с ним встретился сегодня: его, Александра Ивановича Спиридонова, утром повесткой вызвали к следователю и сообщили о возбуждении против него уголовного дела в связи с превышением им мер самообороны во время тех событий в трамвае.
Владлен Греков не стучал вольнолюбиво и победительно каблучками по коридорам. Он сидел в той самой приемной и послушно ждал, понимая, что сегодня он идет к начальству не по звонку влиятельного лица, а как рядовой функционер, он надеялся хоть на минутку прорваться к высокому начальству. Прорваться по счастливому случаю. Секретарша неодобрительно поглядывала на него. Он изредка вставал, здороваясь: мимо, к высокому начальству направляясь, пробегало просто начальство. Наконец вышел из кабинета последний, и утихло все. Секретарша холодно сообщила:
— Через пять минут Николай Александрович отбывает в ЦК.
Отбывает. Через площадь — и всего делов-то.
Отбывающий выглянул в приемную и любезно попросил:
— Люба, чайку. — И увидел Владлена. Недолго моргал, вспоминая. Поинтересовался: — Тебе чего?
— Пять минут для срочного разговора, Николай Александрович.
Пять свободных минут он решил выкроить для паренька: пока чай готовится, пока чай пьется… Да и настроение хорошее, демократичное. И поэтому сказал:
— Заходи.
Николай Александрович быстро прошел к столу, незаметно перелистал типографским способом изготовленный список своих сотрудников и, усевшись, сообщил Грекову:
— Слушаю тебя, Владлен. Только покороче. Времени у нас мало.
— Постараюсь. Совершенно случайно от одного общего знакомого я сегодня утром узнал, что против моего школьного друга, молодого, подающего надежды журналиста Александра Спиридонова возбуждено уголовное дело. Он один — я подчеркиваю: один! — пресек трамвайный грабеж и обезвредил трех бандитов, вооруженных пистолетом и ножами. Более того, бандит с пистолетом оказался опасным убийцей, которого до этого тщетно разыскивала московская милиция.
— Как это обезвредил? — недоуменно спросил Николай Александрович.
— Нокаутировал, Николай Александрович. Алик — хороший боксер, и именно это теперь ставится ему в вину.
Вошла секретарша, поставила перед Николаем Александровичем стакан темно-коричневого чая:
— Вам пора, Николай Александрович.
Тот отхлебнул из стакана в юбилейном подстаканнике, спросил:
— А ему чайку?
— Сейчас будет, Николай Александрович, — заверила секретарша и вышла. Николай Александрович посмотрел на Грекова и сказал:
— Ты что стоишь? Садись, в ногах правды нет.
Греков, зная свое место, сел на один из стульев, что стоял в ряду у стены, и завершил речь:
— Человек, смело вставший на защиту людей, которые подвергаются насилию со стороны уголовного элемента, комсомолец, для которого наши идеалы — превыше всего, оказывается, преступник?
— Ты не очень приукрасил действия своего приятеля? — спросил Николай Александрович.
— Я беседовал по телефону с начальником отделения милиции, которое ведет дело Спиридонова. И он мне зачитал по телефону все материалы, относящиеся к схватке в трамвае. Я излагаю все по этим материалам, со Спиридоновым я еще не разговаривал. Да дело сейчас и не в Спиридонове. Главное, что смелый поступок настоящего комсомольца милицейские чинуши пытаются подать как хулиганство.
— И это не главное, Владлен, — Николай Александрович большим глотком ополовинил стакан, вышел из-за стола: — Главное то, что ко времени.
Вошла секретарша, и Греков взял из ее рук стакан в эмпээсовском подстаканнике.
— Николай Александрович, опоздаете, — зловеще предрекла секретарша и вышла.
— Вот что, Владлен, — Николай Александрович, прогуливаясь по ковровой дорожке, посмотрел на часы. — Я сейчас в ЦК, думаю, что на час, не более. А ты у меня посиди, чай попей. Когда напьешься, от моего имени срочно вызови редактора газеты. Срочно! Чтоб к моему возвращению был.
— Будет выполнено, — стоя, ответил Греков. Стакан он держал в руках как ружье.
Уже в дверях Николай Александрович обернулся:
— Хорошо начинаешь, хорошо! Комсомольский задор, гражданский пафос и человеческая страстность — не последнее в нашей работе. Отмечу тебя, обязательно отмечу, не беспокойся.
И ушел. Греков сел на стул допивать чай. Приказали.
Сергей Ларионов по списку, составленному по рекомендации Вадика Клока, и по собственным соображениям ума шерстил соответствующих марух. Работенка эта была нервная.
Роман Казарян с пареньком отрабатывал Рижскую дорогу. Сколько их, станций от Москвы до Волоколамска! И, на всякий случай, — до Шаховской. На каждой сойди, на каждой в пивную зайди, на каждой с людьми поговори, человека подбери, фотографию Столба покажи как бы ненароком — кореша, мол, ищу. Маета, как говорит любимый начальник Александр Смирнов.
А любимый начальник с удовольствием рассматривал карту-схему, которую он составил по двум убийствам. В это время зазвонил телефон.
— Он умер, Саня, — сообщил далекий голос Алика.
Пятерка дударей задула в медные. Шестой ударил колотушкой по старческой коже огромного барабана. Зазвучал траурный шопеновский марш. У подъезда оживленная кучка старух ждала выноса тела. Немолодые приятели вынесли крышку гроба, а гроб несли молодые.
— Еврей? — заглянувши в гроб, вопросительно поделилась с товаркой своими соображениями одна из старушек. Товарка тоже глянула и не согласилась:
— Не-е! Верно, татарин!
И все стало на свои места. Ушел накат рыданий, который спазмами навалился на Алика во время выноса гроба из квартиры, и он увидел старушек, полуторку с откинутыми бортами, зеленый двор и детей, игравших в песочнице. Всхлипом убрал слезы из глаз и взял под руку тихо плачущую мать.
— Давай гроб сюда, — зычно распорядился с полуторки председатель профкома завода, который строил перед уходом на пенсию Иван Павлович Спиридонов. Уважил завод, уважил: и полуторку прислал, и ограду к могилке, и представительную делегацию из четырех человек.
— На руках понесем! — злобно ответил Александр Смирнов. И они несли на руках, вернее, на плечах гроб до самого кладбища. Правда, и нести было недалеко: до берега Таракановки, на маленькое уютное Арбатовское кладбище.
У выкопанной уже могилы, опершись на лопаты, стояли кладбищенские старики. Божьим, а не хлебным делом было тогда еще копанье могил. Гроб поставили на козлы, и председатель профкома авторитетно и скорбно приступил:
— Мы провожаем в последний путь коммуниста и отличного производственника Ивана Павловича Спиридонова. За время совместной работы коллектив нашего предприятия горячо полюбил Ивана Павловича за принципиальность, щедрость души и глубоко партийное отношение к порученному делу. Память о нем будет жить в наших сердцах, — и, сурово насупив брови, отступил, предлагая продолжить начатое им. Все молчали, прибитые ненужностью официальных слов.