Деревянный самовар
(пьянки шестьдесят девятого года)
Роман
Пес дышал ему в лицо. Обтекаемая целесообразная в нацеленности на убийство живого и радостная от этого морда добермана была у его глотки. А он лежал на спине и не мог встать: бессильные, будто пустые, руки и ноги непонятными невидимыми путами были прижаты к зыбучему песку. Не выдержав последнего сверхъестественного усилия, его голова упала затылком на песок, открывая еще мгновенье тому назад прикрытую подбородком доступную мягкую шею. Доберман понятливо и удовлетворенно улыбнулся…
— Товарищ подполковник, пора! — сказал доберман. Смирнов открыл глаза. И не доберман вовсе, а порученец начальника краевого управления милиции капитан Ступаков склонился над ним и нежно даже, деликатно теребил за плечо.
— Спасибо, Ступаков, — Смирнов опять прикрыл глаза, тяжело было векам, но мощным волевым усилием вновь открыл их и вспомнил, что следует поздороваться: — Ну, здравствуй.
— Здравствуйте, Александр Иванович! — безмерно восхитился смирновским пробуждением Ступаков и доложил: — Завтрак готов, машина будет через сорок минут, рейс на Нахту через два часа.
Вроде бы и пил Ступаков вчера со всеми наравне, но ныне был подобен пробудившемуся и восторженно радующемуся бытию невинному дитяти. Молодой, стервец.
Смирнов спал голым, поэтому попросил:
— Удались, Ступаков. Я одеваться буду.
— Я в соседней комнате, — улыбаясь, информировал Ступаков. — Если что…
— А что если что? Что — если? — бормотал в ванной Смирнов и энергично намыливался, преодолевая похмельную заторможенность.
Преодолел. Вышел в гостиную бритым, мытым, наодеколоненным и одетым. В гостиную квартиры для почетных гостей, обставленную, по милицейским краевым понятиям, со столичной роскошью. В отчетности, вероятно, проходила как конспиративная.
Ступаков встал, сидел он не в кресле — на стуле, предложил на выбор:
— Кофе, чай?
— Чай, — без колебаний выбрал Смирнов.
Чай был настоящий — крепкий, свежий, хорошего сорта. Чуть приостыл, и теперь можно хлебать его крупными глотками. Смирнов хлебал. К третьей чашке явился генерал Есин и рявкнул:
— Ступаков, что ж ты, мерзавец, гостю полечиться не предложил?!
— Не посмел, товарищ генерал! — громко доложил капитан Ступаков.
— А еще милиционер! — укорил генерал и распорядился: — Пошуруй в холодильнике.
— Петр Петрович, может не надо? — без особой убедительности выразил вялый протест Смирнов. Есин глянул на него гневно выпученным генеральским глазом, полюбопытствовал зловеще:
— Обидеть хочешь?
— Никак нет, — с удовольствием сдался Смирнов.
Ступаков принес и расставил, а генерал разложил и разлил. На двоих. Смирнов коварно посоветовал:
— Петр Петрович, давай капитана замажем, чтобы не трепался.
— Он у меня не из трепливых, — погордился подчиненным генерал, но к совету прислушался. — Третий прибор, Костя.
Когда подняли три стакана, — генерал для похмелки принципиально пользовался большими дозами в больших емкостях, — он еще раз погордился:
— Крайкомовская экстра. Специально для первого, тройной очистки, на целебных таежных травах. Твое здоровье, дорогой гость!
И, никого не дожидаясь, первым опрокинул в себя стакан. Как говаривал поэт Михаил Светлов: «Водка бывает двух сортов — хорошая и очень хорошая». Смирнов выпил и решил, что выпитая водка — очень хорошая. Не мешкая, генерал разлил по второй, столь же объемной.
— Петр Петрович! — фальшиво взмолился слегка расслабившийся Смирнов.
— Времени в обрез, — строго заметил генерал.
Ну, раз у генерала времени в обрез — выпили, конечно. Быстро пожевали салатику. Генерал бросил вилку и приказал:
— Гитару, Костя.
В хорошем темпе вел гонку генерал: двести пятьдесят внутри — следовательно, песня требуется. Смирнов рассчитывал, что петь и играть будет капитан Ступаков, но гитару взял генерал и, умело и осторожно тронув струны, запел, по-приблатненному пришепетывая и музыкально:
…С давно-давно уже не слышанной песней пришла молодость, тревожность чувств, влажные последождевые бульвары, запах рядом, совсем рядом существовавшей девушки в светлом платье, наводившие грусть марши медных оркестров, вокзалы и рельсы дороги в никуда…
Генерал допел песню до конца, пристроил гитару на коленях и разлил по третьей, совсем понемножку, пояснив:
— Посошок на дорожку.
Эту выпили формально. Генерал хотел было спеть еще, но передумал и отбросил гитару на диван — возжелал вдруг говорить:
— Мы ведь с тобой одногодки, Александр, но я — генерал, а ты — подполковник. Почему бы это?
— Вопрос чисто риторический? Ты, Петр Петрович, сам на него отвечать собираешься?
— И да, и нет. Сначала — ты, а потом — я.
— Тебе очень хотелось стать генералом.
— А тебе не хотелось?
— Хотелось, но не до жжения.
— Ну, вот… Сам нарвался, — усмехнулся генерал. — Наверное, ты прав, а, наверное, и не прав.
— Мой один приятель точнее выражается, — перебил Смирнов, — он говорит: «И ты прав, и ты прав». Довольны бывают все.
— Ты — словоблуд, московский словоблуд! — разозлился генерал: — Я песню спел, я по-человечески рассказать хотел, как эта песня всю мою жизнь определила, а ты…
— Ну, не сердись, не сердись, Петр Петрович. Я понял, как ты генералом стал: пожертвовав любовью и столичным комфортом, уехал в глушь…
— Ох, и недобрый ты, Александр, — протянул генерал. — Не спорю, специалист ты — супер, а по характеру — московская ледышка.
— Обиделся? — сочувственно поинтересовался Смирнов. Генерал горестно кивнул. — Давай еще выпьем!..
— Косте не надо, — соглашаясь, все же внес коррективы генерал. Костя, слегка отвязавшийся по причине поддатия начальства, мурлыча «Сиреневый туман над нами проплывает» — понравилось, переселился на диван и уселся, фривольно закинув ногу на ногу. Генерал и подполковник выпили. Подумав, генерал заметил:
— Ты уже в отпуске, а мне весь день еще пахать.
— Рейс через пятьдесят минут, — индифферентно информировал с дивана капитан Ступаков.
Генерал властно решил:
— Подождут!
Черная «Волга» мчалась по целинной траве аэродрома местных линий к взлетно-приподнятому, как водилось в старину, пришедшему из военного времени от «Дугласа» «ИЛу-14».
— Летает, старичок, — растроганно заметил Смирнов. Как всякий выпивший, расчувствовался. — «Дуглас» напоминает, с которого я в войну прыгал.
— Прыгать не придется, — ворчливо сказал генерал. — Доставят тебя, как корзину с яйцами. Я распорядился.
Он и вправду обо всем распорядился: у трапа с радостными улыбками их ждали начальник аэропорта, майор — местный милицейский бомс и официантка (или продавщица?) в кокошнике с огромным изящно оформленным пакетом в руках.
В чисто профилактических целях генерал начал с клизмы майору:
— Что происходит у тебя, Шумилов? Моя машина беспрепятственно прорывается к святая святых — летному полю, а твои люди неизвестно где.
— Я распорядился, чтобы вас пропустили, а они вашу машину знают, — оправдывался майор.
Генерал слегка утих, но не смирился:
— Знают — не знают, а задержать все равно должны. Обязаны.
— В следующий раз задержат, — невинно пообещал майор. Вроде бы согласился с генералом, вроде бы подчинился, но…
— Ой, смотри у меня, Шумилов! — пригрозил генерал и, без перехода, начальнику аэропорта: — Ты уж извини, Федорыч, дела задержали, дела.
По аромату, исходившему от генерала и подполковника, начальник аэропорта понял, какие их дела задержали, но ответил в соответствии с правилами начальнической игры: