Студент отрицательно покачал головой. Он стоял перед столом, за которым сидело чуть ли не все университетское начальство. Профессор Шнейдер держал в руках листы, исписанные размашистым почерком и изрисованные портретами собравшихся. Ни подходить ближе, ни смотреть не было нужды. Это почерк Потемкина, и разве он виноват, что слово "профессура" так легко срифмовалось со словом "дура", а лысина адъюнкта Румберга похожа на огурец?
Напротив проштрафившегося студента сидел сам куратор. Он заехал, как видно, не на долго, прямо из дворца, и был в придворном платье. Императрица еще пребывала в Москве. Жаль, ах как жаль! Месяцем позже, и Шувалова уже никто не посмел бы беспокоить в северной столице досужими письмами об исключении кого-либо из студентов.
Иван Иванович старался не смотреть в лицо еще недавно лучшего, а сегодня гонимого из стен Alma Mater ученика. Он уставился добрыми усталыми глазами в стену и машинально перебирал карандаши на столе. Сам Шувалов никогда бы не решился никого выгнать, но его почти приперли к стене.
-- Изволите видеть редкую безнравственность этого недоросля, - зло шипел профессор Девиер. - А вы его еще в прошлом году ко двору в Санкт-Петербург возили.
"Ну ты-то, понятно, за Анхен мне глаза выцарапать готов. - внутренне усмехнулся Потемкин. - Надо было в детстве свою толстощекую дочку воспитывать, чтоб господам-студентам на шею не вешалась. А теперь можно хоть пол университета исключить, все равно не поможет".
-- Ученики часто находятся в откровенном непослушании! -- Шнейдер пришепетывал, и выходило довольно потешно. -- Свистят на лекциях, срывают парики с преподавателей, отказываются писать под диктовку.
"Ты еще скажи, скажи причину, такого поведения, казнокрад несчастный! Растащили себе все дрова, так что в классах зимой чернила замерзают и пальцы крючит от холода - писать нельзя. Понабрали вас, невежд, учите черти чему..."
-- Если это поношение профессуры не прекратится, мы все вынуждены будем подать в отставку, покинуть Россию и отправиться домой, - вяло заключил Шнейдер. Остальные профессора согласно закивали.
"Нужны вы кому-то дома, - хмыкнул Потемкин. -- Были бы хорошие ученые, не поехали бы в нашу тундру, у нас же здесь медведи белым днем людей на улицах едят, особенно немцев. Наживаетесь на нашей дикости, нам и вас потерять - беда!"
-- В неповиновении этот у них зачинщик, - толстый палец Шнейдера уперся в грудь студента.
"Дурак ты, ваша милость, хотя и профессор. Кто гуляет, да карикатуры рисует, не бывает зачинщиком, ему просто лень".
-- Он уже больше полугода не ходит в классы! -- Девиер потряс увесистой кожаной папкой. - У меня все журналы есть.
"А что мне у вас делать? -- Мысленно огрызнулся Потемкин. - Если я в один год прошел курс пяти лет? Ведь за это же мне золотую медаль и дали. Никто не подумал, а дальше-то что?"
Иван Иванович поднял на студента грустные глаза. "Ну что ж ты, брат, так меня опозорил?" Ему приходилось решать, решать в пользу бездарных нагловатых, самому ему смерть как наскучивших людей, без которых бы погибло едва начатое дело. И он, куратор, чувствовал себя безвольным государем, которому подсовывали пару-тройку смертных приговоров, а чернила уже капали на лист с поднесенного пера. Мальчики были способные, быть может, гордость будущей российской науки, но не о них речь. Вся сотня даровитых и серых, знатных и безвестных студентов французского класса благородной гимназии Московского университета то сдержанно, то открыто травила, смеялась и презирала привезенных им, с такими усилиями купленных, уговоренных, задаренных обещаниями преподавателей-немцев. Плохих, слов нет, плохих. Но других-то не будет, пока эти вот крикуны не одумаются, не сядут за книги и не выучатся у приезжих, а больше своим умом, хоть чему-нибудь.
-- Скажите, сударь, -- обратился Иван Иванович к понуро стоявшему перед ним Потемкину, -- то, что говорит профессор Шнейдер, правда?
Студент молча кивнул. Капля сорвалась с пера - приговор был подписан.
-- Мне очень жаль, юноша, но вы своим поведением уже сами отчислили себя из рядов славного российского студенчества. - куратор встал.
"Боже мой, Иван Иванович, что же вы такое говорите? -- Кровь бросилась в лицо Потемкину. - И вы сними за одно? Как можно отчислить меня? Кто же здесь тогда останется?"
Шувалов, видимо, собирался спешно ретироваться из университета, пока его еще к чему-нибудь не понудили, но Шнейдер, почтительно склонившись перед ним, прошептал:
-- Ваше сиятельство, еще четверо. Злостные устроители беспорядков.
Куратор обречено вздохнул и сделал знак звать остальных.
Президент Камер-коллегии Григорий Матвеевич Кисловский, мрачный, как грозовая туча, оперся локтями на обеденный стол. Чего, конечно, никогда не позволил бы себе, в другом состоянии духа. То, что хозяин дома перестал следить за своими манерами, было дурным знаком. Прислуга, боязливо косясь на него, поспешно убирала посуду.
-- Вон! -- Рявкнул Григорий Матвеевич. - Потом догребете!
Воспитанник молча сидел перед ним, глядя потускневшими, но сухими глазами в гневное лицо благодетеля.
-- Встать! -- Заорал Григорий Матвеевич, когда дверь за лакеями закрылась.
Потемкин вскочил.
-- Бездельник!
Сережа, сын Кисловского, ровесник Потемкина, уныло наблюдал за происходящим из своего угла и старался придать лицу серьезное сообразно обстановке выражение. Сколько бы он ни корчил сочувственные рожи, но в том, что стихи и рисунки попали в руки университетского начальства, Гриц винил именно его.
С некоторых пор Потемкин стал замечать, что младший Кисловский невыносимо ревнует его за успехи на учебном и амурном поприщах, за то что отец, крупный чиновник со связями, возлагает на небогатого, но одаренного воспитанника больше надежд, чем на сына. А когда прошлой зимой сам Шувалов забрал Грица в числе лучших учеников в Петербург для представления императрице, Сережа не знал, куда себя деть от обиды. Масла в огонь подлила еще и белокурая Анна Девиер, предпочитавшая за так целоваться с бедным студентом, чем обменивать свои ласки на Сережины перстеньки и шелковые ленты.
-- Сергей Григорьевич, извольте выйти, - тихо, но требовательно заявил Кисловский. - Все, что здесь происходит, не имеет к вам никакого касательства.