— Да я не умею… — нерешительно протянула Менька.
— Вот и я не умею летать! — отрезала я. Тяжелые неудобные крылья тянули спину и за все цеплялись. Попытки сложить их как можно компактней отзывались болью в позвоночнике. Небо не манило, вот ни капельки. Хорошо хоть меч не вонял — он оказался единственным оставшимся в себе. Все остальные кряхтели и сутулились под грузом непривычной плоти, как под тяжелыми рюкзаками.
Единственный, кто развлекался от души — это Поппи, влетевший в тело Лассаля и вписавшийся в него так, будто котом родился. Шмыгал себе по углам, пробовал на вкус всякую дрянь и слушать не желал нытья Лассаля, что если он, поганец, доведет котика до расстройства желудка, законный хозяин этого желудка отгрызет телу Поппи нос и уши. Если учесть, что Лассаль загремел в корпулентный корпус Прозака, то у мелкого тела Поппи Гаттера не было ни малейшего шанса отбиться. Оставалось лишь надеяться, что капитан Бляд, временно квартировавший в этом худосочном вместилище, сумел бы отбиться от кого угодно одной только силой пиратского духа.
Не особо вникая в суть перебранок, я всерьез размышляла над тем, чтобы написать маркером на лбу каждого, кто он, да вот беда — маркера-то у меня и не было.
— Эй, величество, чего грустим? — хихикнул Дерьмовый меч, который я повесила на чкалово бедро, увеличив и без того нехилую нагрузку на костяк. Нет, серьезно, как мужики носят на себе столько мышц и знай добавки просят? У меня уже болело все — с непривычки, шепотом уверял меня Чкал, то и дело сам себя щипавший за задницу под раздраженным взглядом Тупи. То есть это Менька смотрела на те вольности, которые позволял себе Чкал с ее беззащитной попой. Тьфу. Еще сутки подобной развлекаловки — и я освою крылья, после чего улечу отсюда куда глаза глядят.
Наконец Гаттер в теле Лассаля наткнулся на признаки жизни: из-за двери, полускрытой не то мхом, не то плющом, раздавались раздраженные мужские голоса:
— Между прочим, это не мне пришло в голову искать истинные вессели для наших душ!
— А кому? Мне, что ли?
— Тебе!
— Нет, не мне! Меня мой вессель вполне устраивал: глазки зелененькие, губки пухленькие, ножки кривенькие, сам сексуальненький, не то что некоторые снежные люди…
— Да ты когда в последний раз в зеркало смотрелся, гнусная ты рожа? Рядом с моим твой вессель — карлик на колесах!
— Я тебе сейчас врежу.
— Не врежешь! А врежешь — собственному весселю морду разобьешь!
Сказать, что мы ничего не поняли, значит ничего не сказать. Таинственное слово «вессель» поминалось в каждой фразе, затемняя и без того непроглядный смысл. Собеседники обещали друг другу всякие интересные вещи, от которых покраснел даже многоопытный прекрасный принц Прозак, попавший в не менее многоопытное тело Бляда.
— Кто-нибудь знает, что такое «вессель»? — наконец поинтересовалась я.
В ответ Поппи небрежно отмахнулся хвостом:
— Мясной костюмчик. Дай послушать.
— Слушай, ты, сосиска меховая, — угрожающе произнес Чкал менькиными устами, — объясняй, а то марта у тебя не будет. Никогда.
— Да я-то что?!! — взвыло тело Прозака так, словно тушка Лассаля уже простерлась на столе ветеринара. — Я бы объяснил, кабы знал!!! Не трогайте мое тело, сволочи!
— Чье тут еще тело приблудилось?! — рявкнули из-за двери. — А ну сюда все!
И мы ввалились в комнату, освещенную несколькими вонючими масляными лампами и огромным закопченным камином. В камине на вертеле вращался недожаренный бык, ручку вертела крутил лохматый тип размером с Минотавра. Второй тип, поменьше и поаккуратней, сидел за столом и переливал из пустого в порожнее. Перед ним стояла парочка пустых сосудов, которые он аккуратно наклонял друг над другом — так, словно в них действительно что-то было, и мужик боялся это что-то расплескать.
Где-то я уже видела обоих парней. Мельком, не дольше секунды, но видела. Я попыталась ухватить воспоминание за хвост, но воспоминание выскальзывало, как намыленное.
Обернувшись в нашу сторону, оба странных типа хмыкнули, переглянулись и запели:
— В моей рубиновой крови
Кипёж проснувшейся любви,
Но тьма в сердечной мышице
Во мне и в брате-близнеце
Мешает верить в счастья свет,
Для нас, увы, спасенья нет.
Но мы, страдая каждый час,
Все ждем, что вот полюбят нас
Три девы, впрочем, лучше пять,
Нам отдадутся в позе «Ять»
И мы тантрическим огнем
Предназначение согнем,
И нега экстатичных мук
В узлах сплетенных тел и рук
Пугливой розой зацветет
И в рай нас грешных сволочет. (Стихи неподражаемого shandar_alan, написаны спецом для «Дерьмового меча»)
Ужасающе пронзительные и кошмарно фальшивые голоса всколыхнули в моей душе нечто такое… такое… И не только в моей, что характерно!
— Сэм и Дин! — прозвучал за моей спиной яростный мальчишечий голос. — Быстро заткнулись!
Капитан Бляд был в такой ярости, что и в теле Поппи выглядел устрашающе. Лишь теперь меня озарило:
— Братцы фон Честеры! Я нашла вас! А ну отдавайте моего мужа!
И мои огромные, непослушные крылья сами собой метнулись ввысь, накрывая присутствующих грозной тенью. А Дерьмовый меч не менее грозно завонял.
Потуга восемнадцатая
— Чувак, — ласково произнес тот из братьев фон Честеров, который баловался с лабораторной посудой, — скажу честно: надеяться тебе не на что. Твой, гм, муж натуральней укропа. И твое нынешнее тело его не привлечет, хотя оно очень даже ничего себе: пресс, бицепсы, крылышки… — После чего мерзавец подмигнул мне, мне, королеве Мурмундии Неистребимой! И вдобавок злой, как сто чертей.
Рубить сплеча в чкаловом теле оказалось даже удобней, чем в своем собственном. Крылья, конечно, тянули назад, но я привыкла, чтобы где-нибудь да перевешивало — спереди, сзади… Зато Дерьмовый меч существенно полегчал и прямо-таки рвался покрошить негодяйских братцев в капусту. Единственное, что мешало — все время хватавшие меня руки, числом не меньше дюжины. И второе единственное — менькин монолог, произносимый мужским голосом, но с незабываемыми мерчандайзерскими инторациями:
— Э-э-э, величество, величество, тихо-тихо-тихо, шо ты так развоевалось, как будто тебе по ОСАГО недоплатили… Ты их так зарежешь — и где мы новых информаторов возьмем?
— А главное — тела! Как мы вернем себе наши тела? — встрял Финлепсин — то есть Прозак в финлепсиновом теле. — Мне совершенно не улыбается носить вессель моего братца, этого хронического девственника! Верните мне меня. Меня в себе все устраивало!
— Зато я-то как удачно попал… — скривился Финлепсин, которому достался, мне кажется, лучший вариант из всех возможных — моя шикарная плоть. — Превратиться в собственную сестру — это, конечно, куда приятней, чем превратиться в собственного брата. И все ее ухажеры сразу станут твоими. — Финлепсина аж передернуло. Вот неблагодарный!
— Фин, я понимаю, тебе еще хуже, — смутился Прозак. — Да будь у меня возможность, я вернул бы тебе твои телеса сию секунду, не сомневайся!
— Как я тебя понимаю, парень, — вздохнул тот из Властелинов-Близнецов, который напоминал попеременно то лося, то Минотавра. — Я и сам не горю желанием оставаться в этой лохматой орясине… Эх, вессель ты мой, вессель!
— Зато у тебя ноги кривые! И тушка твоя проклята не хуже этой! — тут же взорлил второй близнец, тыкая пальцем в сторону тела Прозака (который, похоже, совсем спятил — стоя на четвереньках, упоенно обнюхивал жареное тулово на вертеле, да еще и урчал при этом).
— Мои кривые ноги нравились и мужчинам, и женщинам не меньше твоих модельных ходулей, — парировал первый. — И проклята у меня не тушка, а душа. Так что считай, тебе достался совершенно безопасный вессель.
— Безопасный? Да меня в жизни столько за задницу не щипали, сколько за один год в твоей плоти! У меня вся жопа в синяках!