И доктор от души пожалел Георгия Ивановича, не строившего никаких иллюзий на счет своей участи быть невольником «сего святого отца». А муфтий старался показать себя в самом благоприятном свете.
У него:
— Вы, доктор, когда-то излечили нашего уважаемого хозяина от слепоты физиологической, но никто, никогда не излечит его от болезни нравственной, именуемой алчностью. Недаром нашего Мергена при одном упоминании имени муфтия бросает в жар и холод, и он говорит: «Три сорта людей знаю: одни — хлеб, без них не обойдешься. Другие — лекарство от болезни. Они неприятны, но порой нужны. А вот третьи — это болезни. Никому они, не дай, боже, не нужны. Муфтий — болезнь рода человеческого».
Сегодня господин муфтий играл роль гостеприимного хозяина. Держался удивительно любезно. Выслушал доктора внимательно, даже чересчур внимательно.
Но хитрец есть хитрец. Муфтий проявил себя поистине восточным дипломатом. При этом он поглядывал на Аталыка, тот сидел, опустив глаза, не поднимая тяжелых век.
В ответ — с ним муфтий впрочем не спешил — почтенный духовный вельможа принялся юлить и вертеться:
— О, я вас, господин доктор, понимаю. Но ведь Георгий Иванович не раб. Он умелый, знающий, могущий приносить большой «доход» и себе и нам. Он наш хизматчи, что у русских называется служащий, а на Западе — клерк.
Со сладенькой улыбкой, снова глянув на Аталыка, муфтий продолжал:
— Здесь говорят о рабстве. Так вот — рабство в Бухаре отменено. И уже давно. Урус Георгий состоит в «анжинирах» у самого Аталыка. Эмирским правительством с ним заключается договор.
— Договора нет. Одни разговоры, — решительно возразил Георгий Иванович.
— К великому сожалению, господин Георгий нездоров, и ездить в пустыню ему трудно. А денег господин Аталык на поиски и изыскания потратил — аллах акбар! — много, и на лечение Георгия, и на корм лошадей, и на самого Георгия истрачена полная мошна. Согласно договору.
— Господин муфтий, договора нет!
Но муфтий отмахнулся:
— Составим, заключим, подпишем. Да и зачем вам договор!? В Самарканде и Ташкенте вы на заметке у полиции ак-падишаха. Вы у нас опасный смутьян, мятежник, и мы, муфтий, делаем нехорошее дело — укрываем смутьяна в привратницкой всеми уважаемой ханаки — приюта монастырского почтенных дервишей и каландаров. О великие грехи наши! Видит бог, делаем мы так из самых добрых побуждений. Жалко хорошего человека. И потом вы много задолжали тут в Бухаре за эти годы. Господин могущества Аталык совсем не богат, а тут такие большие деньги!
Важно Аталык погладил бороду, но ничего не сказал.
Не захотел муфтий признать, что Георгий Иванович у него в кабале. Он соглашался лишь с тем, что положение его затруднительное и неприятное.
— Человек есть человек. Человек — создание аллаха. Пророк изрек: «Человек не есть вьючное животное! Аминь». Однако причина затруднительного положения Георгия — в нем самом. Он проживал байгушем, то есть нищим, под деревянным помостом чайханы на Ляби-хаузе, где обиталище бухарских плешивых калей, нищих и побирушек, лишенных человеческого облика. Когда Георгий несколько лет назад убежал из Самарканда, пробрался в наш город, он нашел приют у тех, не заслуживающих человеческого уважения нищих.
— Прекрасные люди! Нечего их охаивать! — перебил муфтия Георгий Иванович. — Им я обязан жизнью. Они меня заботливо выходили. Они ничуть не менее гостеприимны, чем богачи и баи.
— Позвольте же нам продолжить наш рассказ. Господин доктор да выслушает нас с терпением. По прибытии из Стамбула мы узнали о жалком прозябании господина Георгия под деревянным помостом в нищете и лишениях. Мы сочли неудобными как так, человек науки и знания, и вдруг живет в пренебрежении и нищете, закапывает, подобно сыну библейского патриарха, свои таланты, знания и высокое умение в грязь и песок. Мы тогда же, — не правда ли, господин Георгий? — нашли вам достойный приют в ишанской ханаке, то есть здесь. Велик бог, вы получили жилье, пищу, внимание и, да прославится в веках пророк! — молодую здоровую супругу. Мы истратили сотни тилля, дабы запечатать печатью молчания рты всяких писцов и миршабов, чтобы они не болтали, а ведь господин Георгий, не приняв света веры истинной, осмелился заиметь жену правоверную. А в народе это вызывает неудовольствие и гнев.