Расстилаются перед взором свободного, как степной джинн Гулибиобон, всадника манящие дали: там сочные пастбища для его овец, там ковыльные степи для коней, там сошедший с заката звон монет!
Поперек, с востока на запад, степь узким глубоким каньоном рассекает чудо мастерства древних ирригаторов Даргом с его боковым сбросом Таллигуляном. Здесь, в урочище Кафар-муры, в расщелине подземного гигантского тоннеля жил «рабочий партии». По крайней мере, так Георгий Иванович назывался в «Справке» на бланке Областного управления.
Перебраться в Бухарию Георгию Ивановичу пока не удалось. Осуществление замысла, разработанного с участием Сахиба Джеляла, откладывалось. Геолог нашел новое прибежище.
Из своей расщелины днем не вылезал. Сидел в прохладе, дремал под шум потока, устремлявшегося под землю. Он подолгу кашлял, прижимая кулаки к впалой груди.
К вечеру он с трудом выбирался на поверхность. С астматическим хрипом втягивал горячий, нагревшийся за день целебный воздух полынной степи, и в глазах его появлялась радость, когда он любовался малиново-оранжевыми закатами.
Губы его шевелились. И если бы кто оказался поблизости, то услышал бы бормотание:
— Божественный спектакль! Это для тебя, Георгий Иванович, спектакль.
А когда наступали сумерки, по дороге, проходившей по необыкновенному мосту из лесса, под которым прорывался Даргом, обычно появлялись всадники. Их было двое. Остановив коней у глинобитной развалины, они недолго любовались последними волшебными вспышками заката, потом поворачивали назад и скакали в сторону самаркандских садов.
Уже почти в полной темноте из овражка возникал силуэт человека, опиравшегося на посох.
Он плелся к разрушенной хижине, оставался там некоторое время, наблюдая за степью и дорогой, а затем так же медленно, не торопясь, брел в свое пещерное жилище.
По обстоятельно разработанному за чайным столом у доктора плану Геолог должен был чуть ли ни ежедневно менять адрес. Сейчас после сада сандуксоза Ибрагима Георгию Ивановичу надлежало дождаться лучших дней в Кафар-муры. Но то ли он слишком часто выбирался из подземелья подышать чистым воздухом — внизу было очень мрачно и сыро, то ли местность около «чуда ирригации» была населена, а военный госпиталь расположен совсем близко, через естественный мост Кафар-муры проехал как-то казачий разъезд.
Потом однажды появился со стороны Самарканда бродячий каландар в высокой шапке и с посохом. Георгий Иванович вовремя его заметил и не вышел из щели за «передачей», да и мальчишки на этот раз не остановились у развалин, а, проскакав «чудо-мост», направились на восток по другому берегу Даргома к Сазаганской дороге.
У страха глаза велики, но…
Зашел на Михайловскую, 3, сам Ибрагим-сандуксоз и неторопливо, многозначительно предупредил:
— Полицейские приезжали к нам в махаллю и спрашивали у арык-аксакалов про Кафар-муры… Кто там живет? Есть ли сторож?
— Не иначе вынюхивают, — забеспокоилась Ольга Алексеевна и нанесла визит семье преподавателя женской гимназии пану Владиславу.
Тогда по случаю предстоящего учебного года гимназическое начальство устроило многодневную экскурсию в Агалык, Саракуль и Аксай к могиле пророка Даниара. Вещи гимназистов и провиант везли на арбах с огромными скрипучими колесами.
Когда маленький караван проезжал через Кафар-муры, пока учитель истории Георгий Исакович Савицкий читал гимназистам лекцию о великих оросительных каналах прошлого, в укрытии полуразвалившихся стен хижины шло совещание совсем другого рода.
— Вы, таксыр, сядете арбакешем на вторую арбу. Поедем до Аксая.
— А дальше? — спросил у пожилого, плохо выбритого, с повязкой на глазу узбека Георгий Иванович.
— Аллах акбар, дальше мы пойдем пешком. Там арба не пройдет — на перевал. Потом по дороге гигантов-великанов и через Черное ущелье в Бешбармак, а оттуда через белоствольный лес по речке Калкама до базара. Там уже спокойно. Там ханство.
— Свобода в рабстве!.. Конечно, очень хорошо быть арбакешем. Но ноги у меня опухли, и я не влезу в седло… И через горы я, вероятнее всего, не пройду. Не сумею.