Привязывая к коновязи своего великолепного «араба», он взывал к небесам, к доктору, к нам:
— Великое несчастье! Аллах! И кто знает, за что ты покарал обитателей Каратага. От города и камня не осталось. Мужчины, дети, женщины заживо похоронены. Мертвые соединились с аллахом, живые вопиют о помощи.
— Так вот правильно говорили, что там был эпицентр!
— Таксыр Иван-дохтур, поспешим, — выкрикивал Мерген, он даже не хотел выпить пиалу чая, — страдающие мучаются. Дети умирают. На нашу экспедицию тоже упали камни, но наши люди живы, палатки только засыпало, в Каратаге беда! Послали в Самарканд арзачи. Разве он вас не предупредил, что наш инженер ранен, ушиблен? Арзачи настоящий шатыр-пари — наследственный природный бегун! Неужели он не вручил вам письма?
— Ночью прибегал ваш человек, назвался «мы — арзачи Мергена», — сказала Ольга Алексеевна. — Иван Петрович уже принял меры. Запросил по телеграфу Ташкент. Уже получена ответная телеграмма направить в Каратаг врачей, медперсонал. Госпитальные брички уже выехали на термезский тракт. Иван Петрович выезжает вдогонку. Как хорошо, что вы тоже едете, Мерген-ака. У меня сердце не на месте. Доктор берет сыновей с собой. Везти их с собой в горы! Ужасно! Вы за ними смотрите. А сейчас за стол. Поужинайте. Плов уже готов. Покушайте и ложитесь отдыхать на террасе.
— Нельзя спать, нельзя отдыхать! Сейчас же надо ехать. Значит, арзачи — молодец. Подобрал полы халата, пустился бегом по дороге. За день и ночь без сна и еды одолел столько гор. Напрасно я ему не доверял. Но кто знал? Вот сам за ним поскакал.
Надо знать натуру Мергена, нервную, неистовую. Даром, что ли, его в горах наградили прозвищем Ветер — Бод. Весь нетерпение — сейчас Мерген не мог ни о чем говорить, кроме необходимости ехать немедленно на помощь горным селениям, застигнутым бедствием.
— О, темные силы подземелий и пропастей ада! Разбита камнем гибели чаша людского счастья. Чистое вино веселья замутилось: в него вылилось содержимое ночного сосуда бедствий.
Наспех поужинав, он уже садился на своего коня, серого в яблоках. Ни в нем, ни в его хозяине не замечалось и следов усталости, а ведь за бессонную ночь они проделали без малого верст семьдесят.
Мерген, доктор — начальник экспедиции со своими двумя сыновьями, денщики — вестовые отправились в путь. Обоз из сорока бричек спасательной экспедиции с лекпомами, санитарами, конвоем из казаков в тот час въезжали в Китабское бекство по ту сторону перевала Тахта-Карача.
— Одно удивительно, — заметил доктор, усаживаясь поудобнее в седле, он всегда ездил в узбекском седле (в седле кочевников удобнее и коню легче), — как вы, Мерген, разминулись с полевым госпиталем?
— Мы разминулись и со своим быстроногим арзачи. Мы ехали напрямую через горы.
— Ночью? По головоломной тропе?
— Дорогу мы знаем. С лесниками тут уже ездили. Мой конь видит в темноте, как кошка Конь славный. Карабаир.
Шли, понукая лошадей, не различая ни дня, ни ночи, без наезженных дорог, через каменистые перевалы, где порой казаки конвоя и врачебный персонал буквально несли на руках, тянули брички, где ломались оси, слетали с ободьев железные тяжелые шины, где люди падали от «тутека» в обморок, где рубахи промокали насквозь от душной жары в провалах черных ущелий.
Гигантские, со свежими малиновыми изломами глыбы, сорвавшиеся с циклопических стен в ущелья и местами перегородившие тропу, весьма красноречиво напоминали о недавних подземных толчках, сотрясавших вечные горы.
Хуже нет ничего, когда на головоломном овринге дрожь лошади отдается во всем теле всадника так, что «ёкает» сердце и… падает, словно в пропасть.
Начался крутой спуск с хребта. Сразу и не сообразить, то ли это большая дорога, то ли почти вертикальный откос, падающий прямо вниз, в пропасть, где бесконечно далеко под ногами зеленеющими кустиками виднеются кроны столетних карагачей и чинар, а ползающие по луговинам букашки оказываются при взгляде в бинокль конями чьего-то табуна.
Спускаться с такого перевала по крутизне и пешком жутковато, а уж сидеть в седле, судорожно откинувшись спиной на круп коня, и вообще страшно.
Невольно думаешь: «Вверил жизнь коню: лишь бы не дернуть несвоевременно узду и не мешать. А то еще споткнется. От одной мысли сердце останавливается».
Конь сопит, фыркает и медленно, осторожно сползает но тропе, особенно бережно ступая по скользким камням. Тропинка попадает в тень от скалы, и, даже не видя, чувствуешь: вот конь копытом проделывает в снежном насте дырку. Еще шаг — толчок, шаг — толчок. Ну, кажется, пронесло.