Бекские люди встретили врачей, словно врагов. Им предлагали уехать, грозили арестом. Около лагеря метались вооруженные всадники в лохматых шапках. Под утро тишину разорвали выстрелы. А когда на рассвете обоз со скрипом колес, ржанием лошадей, возгласами отрывистой команды двинулся вперед, откуда ни возьмись появилось полчище дервишей, попытавшихся завываниями и воплями остановить экспедицию.
В шуме голосов удалось разобрать:
— Нельзя! Проклятия падут на вашу голову!
— Осторожно, ваше благородие, — сказал десятник из казачьей охраны. — Еще стрельнут.
— Не стрельнут!
И доктор направил своего коня прямо в толпу. Перед ним сразу же образовалась широкая дорога.
— Нельзя! А мы проедем!
Каратаг был уже близко. На каменистой дороге появились бредущие раненые. Шли женщины, старики, дети. Шли молча. Лишь нет-нет да и раздавался стон.
Люди отвечали на вопросы односложно:
— Киомат! Конец света!
И тут, когда черные скалы обступили дорогу, вившуюся по обрыву над ущельем, где бушевала и билась зверем речка Каратагка, вдруг наперерез снова выскочили всадники.
— Нельзя! Запрет эмира!
— Эй, бек, — выехал вперед Мерген, — нет у тебя запрета. Сойди с дороги.
Огромный, в нескольких халатах, а поверх в желто-красном полосатом, видимо, жалованном, бек осадил коня так, что тот взвился на дыбы, а во все стороны из-под копыт фонтаном посыпались мелкие камешки.
И, может быть, Иван Петрович не сразу узнал в разряженном фазаньим петухом чиновнике, толстом беке старого знакомца:
— Вот это новость, — изумился он. — Откуда вы здесь, Кагарбек?
Поразительная встреча. «Что они все сюда, в Гиссар, из нашего Ахангарана сбежались?» — думал доктор. И он еще вспомнил о том, что волостного Кагарбека судили и упекли туда, «куда Макар телят не гонял», за зверское уничтожение киргизского аула. А тут он ходит чуть ли не в губернаторах — хакимах Гиссарского вилайета, и с ним надо иметь дело. Вряд ли можно ждать от него добра. Ведь Кагарбек отлично знает, что докторский протокол о гибели аула сыграл немалую роль в решении судебных органов. Но что ж делать?..
И он ответил на сдержанное, сквозь зубы выдавленное приветствие «Издрасть!» звучным и протяжным «Ассалом алейкум!».
Он вынул из полевой сумки приказ генерал-губернатора и, подняв высоко, сказал:
— Немедленно приступаем к спасательным работам! Вы обязаны оказывать нам помощь, господин бек!
И Кагарбек еще не успел открыть рот, как прогремел — иначе тут не скажешь — голос Мергена:
— Приказ! Собирай, бек, людей со всех кишлаков. Хашар! Эй, кто тут из Каратага? Приступайте!
Вытолкнутый из образовавшейся мгновенно толпы, согбенный, весь в лохмотьях старик вопил:
— Киомат! Страшный суд! Жалоба. Жалуемся на этого сатану! Не помогает. Спесь проявляет. Истинно — не иди перед господином, не проходи позади коня! Зашибут…
III
Много пустынных развалин
Когда-то были цветущими садами;
И станут цветущими садами
Те долины, которые были опустошены.
Экспедиция сразу же принялась за спасение тех, кто не погиб под развалинами цветущего Каратага.
Страшный подземный удар поразил город, когда все спали. Глиняные, переложенные диким камнем хижины буквально осели, и глиняные, мазанные каждый год крыши придавили все живое. Ни один дом не уцелел. Да тут еще Черная гора, высившаяся над восточными кварталами, сползла и похоронила много домов и людей…
Ниже по реке под грудой развалин еще оставались живые. Над горами глины и камней неслись заглушенные стоны и плач. В столбах пыли метались какие-то фигуры, словно демоны, вырвавшиеся из дузаха — преисподней. Густое зловоние мутило головы, спирало дыхание.
Но уже стучали кирки, звенели лопаты. В быстро расставленные палатки на носилках несли тяжелораненых. В белом халате доктор делал первую операцию…
А Кагарбек подогнал коня к самому пологу палатки и все еще гудел:
— Нельзя! Воля аллаха… Гнев эмира!
Спорить и объясняться с упрямым беком доктор предоставил Алаярбеку Даниарбеку. А сам всех, кто мог владеть лопатой, отправлял в развалины. Бек не дал ни одного человека в помощь медикам и казакам охраны. Доктор молчал. Но Алаярбек мечась с ведрами и тазами, на бегу пытался убедить бека со всей восточной вежливостью. А тот с тупым величием надувал щеки, выпячивал губы:
— Нельзя. Не буду. Не желаю.
Неслыханная наглость! Доктор лихорадочно работал — накладывал швы, вправлял переломы. А в стороне от хирургической палатки спорили Алаярбек с Абдукагаром.