VI
Даже стены селения сочились злобой и отчаянием.
Расправа взбунтовавшихся каратагцев с бекскими нукерами напугала доктора. Он со своими сыновьями и кучкой казаков оказался в центре водоворота.
Все тонуло в реве и воплях.
Казаки конвоя даже сообразить не успели, в чем дело. Толпа тесно, душно их стиснула, не дала шевельнуться. Еще минута — и всех бы их раздавила.
Алаярбек исчез в гуще тел.
Держа руки на плечах сыновей, доктор стоял на сером камне, а вокруг метались волны чалм, шапок, бород, искаженных лиц.
И рев… Оглушительный стон горя.
И только через несколько минут доктор вдруг осознал, что ярость и гнев бурлят, обходя его и его сыновей. Кулаки и палки угрожают, но не ему и не его казакам.
Беду отвел человек в одеянии дервиша — Георгий Иванович. Он оказался у самой верхушки Серого камня и с воплем: «Туда! Вниз! Вон он!» — навалился на карабкающихся по крутому боку камня каратагцев и скатился с ними на травяной дерн к подножью валуна.
Толпа устремилась мимо.
Внизу, в стороне реки Сурхан, в жаркой дымке полудня, мчался всадник. И можно было разглядеть, что это сам бек Гиссарский!
Кагарбек погонял вовсю коня, а совсем близко от него огромными прыжками настигали его какие-то странные фигуры.
— Восстание! Мятеж! — задыхаясь, проговорил выбравшийся на камень Алаярбек Даниарбек. — Георгий — молодец!.. Отвел их…
«Так вот кто. Ничего не скажешь. Без него туго пришлось бы. И когда он успел сконтактоваться с ними?»
Алаярбеку Даниарбеку в толпе изрядно досталось. Всегда такая аккуратная, изящная чалма его размоталась, сбилась на самые брови. Лицо было измазано в крови и грязи, камзол порван. Но зубы кипенно белели на фоне загара, глаза горели.
— Ну, народ — каратагцы, последнего дома лишились. Теперь беку кишки вымотают, если поймают. А Георгий — шайтан.
Надо сказать, что в тот момент доктор воспринял поступок Геолога как нечто вполне естественное. Он поразился лишь его находчивости.
«Вот что значит слияние с народом, с массой, умение владеть массой».
Конечно, если бы Георгий Иванович не жил годы среди крестьян, чабанов, не овладел их языком, не усвоил все тонкости быта, нравов, он не смог бы, как сегодня, повести их за собой, сделаться их вожаком, направить их ярость на Гиссарского бека к тем оградить доктора и работников его экспедиции от опасности.
Доктору нечего было строить догадки, почему, каким образом Георгий Иванович превратился сам в дервиша, как он оказался здесь у Серого Камня совета старейшин Каратага.
Путь спасательной экспедиции из Самарканда в Гиссарскую долину лежал по Термезскому тракту, который проходил в то время, так же как и в наши дни, через перевал Тахта-Карача. А от перевала до селения Калкама, что на южном склоне Агалыкского горного массива, рукой подать.
Тогда, проезжая мимо Калкамы, доктор не мог не поинтересоваться, чем закончились приключения Геолога. Узнав, что он все еще ждет обещанной арбы в караван-сарае, Иван Петрович поскакал на базар, отыскал Георгия Ивановича и забрал его с собой, включив в штатный список экспедиции санитаром. Лучшего способа скрыть его от полиции трудно найти.
Нужно ли говорить, что никто и виду не подал, что знает Геолога. Что касается сыновей доктора, то всякая тайна их прельщала, а присутствие Георгия Ивановича в обозе экспедиции окружалось ореолом подлинной тайны…
Геолог в первый день по прибытии экспедиции в Каратаг с возмущением говорил доктору:
«Поверьте. Жители долины Ангрена, где я имел честь впервые с вами познакомиться, ваши ангренские клиенты, доктор, просто богачи. А тут в Гиссаре вообще никто не видит годами обыкновенного сахара. Когда мы ехали сюда через Санггардакское ущелье, однажды на рассвете я проснулся от толчков в проклятой бричке. Смотрю — вдоль дороги копошатся какие-то тени. Пригляделся — а это женщины-таджички собирают что-то белое с кустиков верблюжьей колючки. Я попросил попробовать. Оказывается, сладость. Они мне сказали, что это таранджибин — сладкая накипь — манна библейских легенд. Сахар здесь — роскошь».
Доктор и сам видел ужасающую нищету каратагцев. Кагарбек с каждого нищего тянул последний грош. Даже по одной подкове со двора, по одной шкуре с куницы. А где взять подкову и куницу? С трех дворов — корову и по три барана. Разорение! Две пиалы постного масла. Кусок — штуку домотканой маты! Кошму! Кусок мыла, четыре свечи… Да еще заставляет отработать на своем поле пять дней в месяц. Барщина! К тому же требует: одну десятину — беку, одну десятину — имаму мечети. Даже жилище зажиточного, по местным понятиям, дехканина, владельца «джуфтигоу» — запряжки волов, шести десятин богары и двух десятин хлопчатника поражало своей бедностью. Земляной пол, очаг посреди, груда лохмотьев на полу, тростниковые циновки, ячменный хлеб в лучшем случае, а то «чаваре ноле», — кора вроде силоса для верблюдов. А ведь хозяин дома относил себя к сувари — всадникам-аристократам, потому что он имел собственного коня и состоял нукером в свите бека, в той самой свите, на которую сейчас с дубинами поднялись отчаявшиеся каратагцы.