Тут он повернулся к толпе и крикнул:
— Эй, вот он идет сюда!.. А ну-ка, пойдем внушим ему! Эй, начальник, земля наша! Отдай нам ее. Она пропитана потом и кровью наших отцов. Возьми с нас деньги, но не трогай землю.
— Разойдись! Стрелять буду! — сорванным хриплым голосом крикнул Сергей Карлович. Щегольской его китель с золотыми пуговицами был заляпан грязью, элегантная фуражка с белым верхом помята.
— Разойдись!
Рядом с приставом ехал в шубе, несмотря на летнее время, то ли помещик, то ли сам волостной.
В изорванном чапане, который с величайшим достоинством наверняка носил бы наставник самого почтенного ордена нищенствующих дервишей, Георгий Иванович не выделялся из толпы несчастных, обреченных на изгнание, на ссылку и на каторгу, ждавших только команды, чтобы двинуться в скорбный путь.
— Что вы здесь делаете?! — спросил доктор. — Вы сумасшедший!
— Бельмейман, — ответил Георгий Иванович, — русча бельмейман. Русски… не понимаем.
И он, озорно подмигнув, заговорил по-узбекски, да еще с казахским акцентом:
— В сердце у меня огонь… Пламя сжигает мне внутренности, когда я смотрю на них. И неужели я брошу их? Я их единственный защитник. Что скажет вот она, гурия рая? — он показал на все еще поющую красавицу. — И что скажет этот юноша с сурово стиснутыми зубами?!
И тут доктор увидел выглядывающего из-за плеча Георгия Ивановича Шамси. Да, да, Шамси Ибрагимова, товарища детских игр его сыновей. Непонятно, как только он попал сюда в кишлак.
Но раздумывать было некогда. Внезапно перед доктором в облаках пыли осадил коня всадник в богатом халате.
— Неблагодарные! Я вас! Слушайте меня. Я перед губернатором стою.
— Эй, Саиббай, вас не понимают люди, — надсадным юношеским голосом завопил Шамси и за узду дернул коня так, что тот начал вздыматься на дыбы, — не понимают из-за того, что вы не понимаете людей.
Ссаженного с коня бая уже били. Девушка-певица увесистой хворостиной лупила по чему попало.
К Мерлину, возившемуся дрожащими пальцами с застежкой кобуры, подскочил плотный, низенький в белой чалме, с повязанной платком нижней частью лица крепыш.
— Берегитесь, господин начальник. Конец дела в чужих руках!
И ловко поддел вверх ногу пристава в лаковом сапоге.
Мерлин не успел вытащить из кобуры наган. Белый китель чайкой мотнуло в сине-сером раскаленном небе. С воплем красная физиономия пристава исчезла в куче барахтающихся тел.
Чалмоносец бросился к доктору:
— Хозяин! Господин доктор! Униженно прошу! Позвольте вас проводить отсюда. Позвольте вас проводить… Едем! Послушайте, таксыр, ничтожного слугу вашего.
— Но они убьют их.
— О, хозяин! Убить не убьют, если на то воля бога, живы останутся. Надолго запомнят. А вас умоляю, ехать надо отсюда, хозяин. А то полиция…
Тут лишь в чалмоносце доктор узнал соседа по махалле Юнучка-Арык переводчика и проводника путешественников Алаярбека Даниарбека, часто сопровождавшего доктора в его поездках.
«И он здесь. Ну и дела… Он же служащий Областного Правления, а, по-видимому, здесь с Георгием Ивановичем…»
V
Я не страшусь тьмы,
Даже если на пути
Мчащейся моей верблюдицы
Вдруг встанет пустыня,
«Прошедшего уже нет, но разве можно сказать, что его не было. Иначе оно не было бы прошедшим».
Многое из прошедшего кануло в Лету — реку забвения.
И потому так трудно восстановить этапы деятельности революционера Георгия Ивановича, человека, ставшего легендой.
Но, во всяком случае, участие его в кишлачных беспорядках — реальность. Сам доктор оказался очевидцем ужасного события. И записано оно со слов доктора.
В этой записи есть кусочек живой речи Геолога:
«Бунт, конечно, подавили с циничной жестокостью. Садисты! Мерзавцы! Но мы сделали, что могли. Мы вывели женщин и детей из-под удара.
А мы сами — революционеры. Мы учились, мы познавали. И если бы я не окунулся тогда в кишлачные массы, разве я понял бы истинную душу Азии?»
Очень трудно сейчас, спустя десятилетия, проследить этапы жизни политкаторжанина, революционера, известного в то время под кличкой Геолог. Он принимал самое непосредственное участие во всех революционных событиях в Самарканде и его окрестностях в 1905—1906 годах. Знали об этом и в охранке, и в полиции. Знали и в канцелярии губернатора. Знали, и потому искали с упорством и настойчивостью. Считали его опасным. Он выступал не только среди железнодорожных рабочих станции Самарканд, но будоражил и кишлаки. О себе он не рассказывал ничего. И не только по соображениям конспирации. Он боялся не за себя, а за друзей — полиция постоянно шла по его следу.