И все же не решился. Неудобно как-то, нетактично.
Разговорчивость, даже болтливость Юлдуз не удивляла доктора. Молодая женщина никогда не отличалась молчаливостью. Удивительны были ее суждения, взгляды.
«Кромешный ад на земле для народа, — говорила она, и ее пухлые губы кривились в улыбку, и на нежных смуглых щеках появлялись ямочки, хотя речь шла о горе и бедах. — Увы, дехкане — нищие. Здесь двор без горсти зерна, а там, на горе, Саиббай сидел на мешке, полном золота. Каждый день плов ел, а у наших соседей просяной каши дети не могли допроситься. У нас существует два мира: мир денег и сытости — мир голода и слез. Хорошо, что отец в Дауле всех баев за шиворот взял. И все равно мы, первобытные люди земли, ломаем себе спину в непосильной работе. Живем в нищете. Бесконечная несправедливость! Мой господин мне всегда говорит: «Намаз хороший. Взял за горло голод, нищету. Без Намаза в Самарканде все баи спокойно жирели бы, а народ помирал бы с голоду». Вот Хусану вы, отец, лекарство дали, лечите. А его близняшка Хасан, такой славный мальчик, глазастый, кудрявый, помер. У них, у соседей, всегда в котле пусто. Вот малыш чах-чах, и нет его».
Она улыбалась, а на ее прекрасных ресницах дрожали слезы.
А доктору вновь захотелось спросить ее про Сахиба Джеляла, но вновь что-то удержало его.
Он отказался от угощения. Не подобает постороннему мужчине, даже врачу, оставаться в гостях в доме, где одни женщины.
Он выпил глиняную касу холодного кисленького айрана и сел на коня.
Юлдуз держалась загорелой рукой с крашеными ногтями за узду и все не отпускала его.
— Ак юл! Светлого пути вам, отец! Благополучны будьте! А я сегодня уеду в Бухару! А вы про нашего Пардабая, господина Намаза, нашего родителя, не подумайте плохого. Он никакой не угры, не вор. Народ любит его, почитает. Он немного «дивана», своими делами похваляется. Осанку приобрел, голову поднял. Вы, отец, это ему в упрек не ставьте. Сколько он себе напрягал поясницу, вытаскивая из реки Ангрен арбы. Вы же знаете. А вода в реке ледяная, с гор. А отец плова не мог по месяцу поесть от бедности. Не думайте плохого. Он семью не забывал, кормил нас… восемь детей, обувал. Растил. Хороший он, правильный человек — Пардабай, мой отец. Он добрый к людям. Только баев, у которых в голове не мозги, а мякина, а вместо сердца клок мочала, он не любит, ненавидит. И Саиббая, людоеда, порешил за злодейство, за безбожные дела. Саиббай насилье чинил людям, у которых от омача руки болят. С земли предков найманов согнал, хлеб последний отнял. Издевался Саиббай над людьми ради прихоти, из-за жадности. Добрый отец наш Пардабай не мог без боли сердца видеть слезы матерей, слышать плач детей. Не сердитесь на Пардабая, доктор!
Она выпустила из руки с крашеными ноготками узду коня и доверчиво заглянула доктору в глаза. Она искала сочувствия в том, кого уважала с детства.
И по тому, что за дувалами и в приоткрытых калитках горели такие же просящие глаза, доктору сделалось ясно, что за разбойника Намаза просит не одна вот эта полная первобытной мудрости красавица, но и все погорельцы разоренного селения Даул, так они уважают и почитают заступника и защитника.
«Мир голода. Мир денег. Между ними нет и невозможно согласие! А она совсем не наивна, наша Юлдуз. И какие чувства! Она знает душу своего отца Пардабая-Намаза. Она истая дочь своего отца-бунтаря».
Доктор тронул шпорами бока лошади, но тут же натянул узду, Юлдуз снова ухватилась за поводья.
— Отец! Я забыла, у меня для вас одна хабар есть! Совсем забыла.
Она как всегда мешала русские слова с узбекскими.
— Одна хабар? — встрепенулся Иван Петрович. — Что за «хабар»? Какие у тебя, Юлдуз, новости?
— Мне Георгий-ака говорил: «Ты едешь в Самарканд, увидишь доктора, скажи ему: «Геолог жив. Здоров…» Он не очень здоров, но так сказал.
— Тс! Ты, сорока! — доктор невольно огляделся и остановил взгляд на калитке окраинного дома, за которой чувствовалось движение. — Вот это новость! И ты видела его, Георгия? Где? Когда? И ты разговаривала с ним? Поразительно! Где же ты с ним встретилась?
Растерянно Юлдуз опустила свои чудесные глаза и почему-то покраснела:
— М-мм хм-м!
— Где он? Разве он в городе, в Бухаре? И ты молчишь?
Доктор вспомнил обстоятельства исчезновения из обоза Георгия Ивановича у Даргомского моста, свое предположение, что он ушел в Кафар-муры. Но там-то, когда Алеша и Миша позже побывали в пещере, его не оказалось. Прошло почти два года, как Геолог исчез. И вот такая неожиданная весточка о нем.