— Милостыни! Милостыни!
Вопли не смолкают ни на минуту. К реву карнаев присоединяются резковатые, но приятные звуки сурнаев.
Пышный кортеж всадников въезжает под крытые свода базара. Здесь глина полита, прохладно, но по-прежнему шумно.
Кто-то из свиты восклицает:
— Богатство базаров — лицо благоденствия государства!
Гудят роями осы и красные шмели — даже мясных туш не видно в рядах мясного базара. Как только терпят красномордые мясники?
Выстроились рядами глиняные касы с катыком.
Вопит, разливая в глиняные пиалы кумыс, широколицый, добродушный казах с такой румяной жизнерадостной физиономией, что может служить прекрасной рекламой для любой кумысолечебницы.
Доктор наблюдает, как водонос — машкоб — поит из своей пиалы сырой хаузной водой всех желающих с возгласом: «Обихунук!»
— В хаузах вода ужасная, — замечает доктор.
Почтительно склоняет голову Сахиб Джелял.
— Говорят, в старые времена эмир Абдуллахан привел по глиняным трубам воду в махалли Бухары из чистого Зарафшана… Но, увы, с тех пор трубы разбились и засорились. А правителям не до водопровода.
Но вот проехали и мясные ряды, и шашлычные, и ошханы, и сразу стало полегче дышать. Струя ветерка разогнала густые ароматы и отогнала мириады мух.
Мухам нечего делать там, где продается чугунная посуда, медные тазы, кокетливые, грациозные кумганы и дастшуи, покрытые резьбой волшебных сказок. Но от звона инструментов медников звенит в голове, и невольно радуешься, что вырвался наконец в глубь базара. Тут глаза разбегаются: одежда, халаты, куйнаки… Шерстяные камзолы.
Снова крик, словно кого-то режут: «Да погибнет моль!» Оказывается, продают пачками обыкновенный нафталин.
Туркмены расстилают свои бесценные ковры прямо на мокрую глину под копыта всадников: «Гони коня! Пусть железом копыт топчет! Не рвутся! Не линяют!»
А женская одежда продается отдельно. И здесь коран диктует свои законы затворничества. Да, как бы женские одежды не затеяли разврата с мужскими халатами! О, эти женщины!
Лукаво улыбаются из-под небрежно закинутых на голову чимматов молодайки. Блестят, искрятся их черные глаза. Алеют полные яблочки-щечки.
Молодаек не слишком пугают блюстители нравственности, широкоплечие «раисы», надсмотрщики с длинными гибкими шестами в руках. Право «раисов» — наказывать всех нерадивых в делах шариата, всех нарушителей догм религии.
Не разостлал молитвенного коврика купец, когда раздался призывный азан с минарета муэдзина на полуденную молитву, и палка раиса уже внушает нерадивому благочестивые чувства. Обвесит кого продавец орехов или халвы — и снова свистит тонкая палка. А не дай бог какая-нибудь девочка прибежит на базар, купит пшеничных, горячих, пахучих лепешек — и та же палка больно пройдется по плечам или спине девочки. Знай закон! Исполнилось двенадцать лет — надевай паранджу с конской жесткой сеткой, прячь глаза и губки от посторонних взглядов.
Кого-то колотят. Кто-то вопит. Толпами бегут любопытные.
Совсем затолкали, замотали торжественный кортеж. Он все движется мимо гор дыней и арбузов, мимо груд овощей, мимо гребешкового ряда, мимо серпов, мимо ювелиров с их серебряными чудесными подвесками и ручными и ножными браслетами, мимо ножовщиков, плотников, аробщиков, сандуксозов.
Снова погружаешься в море навозных запахов. Бараны! Целые отары баранов. А поблизости уже по дорожкам гоняют и водят лошадей — текинских, гиссарских, карабаирских, иомудских, арабских, бадахшанских. И все — великолепных мастей, неимоверной красоты и резвости… Потому что конные барышники отлично знают, что накануне базарного дня надо выпустить в ячмень с десяток сырых яиц, а утром в ведро подлить пиалу-другую пьяной бузы или крепкого мусаласу. Это придает даже жалкой кляче прыти и резвости.
Толпы базарчей то густеют, то редеют.
А вот и просвет. Солнце словно распахивает ворота в мир махаллей. Но что это? Снова крик:
— Раис! Сюда!
Гневно Сахиб Джелял показывает раисам на валяющегося под жарким солнцем в глубокой пыли здоровяка горожанина. Лицо его багрово до синевы. Его сморил сон или обморок.
— В чем дело? Почему пьяный?
Тут же набежали блюстители нравственности. Уже одна доносит об исполнении, с трепетом поглядывая снизу на величественно восседавшего на коне Сахиба Джеляла.
— Покурил анаши, господин визирь. Это известный у нас мясник.
— Значит, он не пьян? Водку не пил?
— Велик аллах! Разве можно? Да тут водку нигде не купить. Да люди себе не враги. Всякий знает. Кто хочет пятьдесят палок по голым пяткам получить?