От времен слепоты он сохранил раздражительный характер, колючий, горячий. Казалось бы, возврат зрения должен был смягчить муфтия, примирить с передовой наукой. Но нет, раздражение лишь обострилось.
Кроме того, муфтий после поездки в Истамбул начал частенько выпивать, а пьянство — смертный грех. И муфтий искал в своем урусе-невольнике виновника своего прегрешения, хоть и подвержен был пороку пьянства задолго до появления в Бухаре.
А виновник в совращении мусульманина в грех пьянства пред лицом загробных ангелов Мункира и Анкира несет бо́льшую ответственность, чем поддавшийся соблазну мусульманин.
И муфтий по вечерам пил. Он начинал с «дозволенного» напитка — виноградного сока, уваренного на одну треть. Такой сок «халол» и «тосир», то есть чистый и дозволенный — его даже сам пророк, судя по преданиям, отведывал частенько. Но этот сок пьянил и соблазнял — пить и пить. И Георгий Иванович чувствовал, что спаивает своего хозяина, а муфтий спаивает его.
«Не хватает, чтобы я пал так низко, чтобы еще сделался пьянчугой, А он своим «халолем» доведет меня черт знает до чего». А не пить нельзя. Муфтий впадает в неистовство от двух пиал виноградного сока. Случалось, что он вскакивал и бежал к воротам позвать «миргазаба» — господина гнева, то есть полицейского, и приказать ему бросить в зиндан этого проклятого гяура, соблазняющего правоверного мусульманина.
Но до миргазаба не доходило. «Подпортив» нервы своему рабу-инженеру, муфтий наливал новую пиалу и себе и ему и принимался разглагольствовать. Скрытность муфтиев вошла в пословицу. Но «кровь виноградной лозы» столь ароматна и приятна на язык, столь прекрасна золотистым цветом, заимствованным от солнца! И к тому же она развязывает язык и обнажает самые сокровенные тайны души.
И тут в пьяном состоянии вдруг муфтий вступал на стезю политики:
— Если людям дадут свободу… э, нет, я знаю, чем ты, мой брат и раб, занимаешься. Ты делаешь свободу. Только у нас не вздумай… ни-ни! Не прогневи бога… Если стану объяснять, что люди могут не бояться возмездия, о боже, что будет с нами? Пророк повелел держать людей в невежестве и невзгодах: пусть размышляют покорно о своей судьбе, пусть знают незавидную участь смертного. И они покорны. Аллах акбар! На сытое брюхо любому невежде лезут разные вольные мысли. Человек простой да будет голоден! Заниматься размышлениями такому недосуг. Пусть ищет работу. Грамота такому не нужна. О грамоте для народа думают безбожники — проклятие им! — джадиды… Грамота — мать неверия. Пока ишак верит в загробную кару, он послушен, он покорен, он тащит груз, он при появлении уважаемого человека встает и кланяется в пояс. Он слушает проповеди и поучения и доволен… Не правда ли?
— Что ж, бог знал осла, поэтому рогов ему не дал.
Странные происходили бдения в мехмонхане муфтия. И запомнились они на многие годы.
IX
В глазах моих все мираж.
Лишь ты видение!
Все забыто мною,
Лишь ты воспоминание!
Страсти подобны огню,
Сгоришь от них,
словно подстилка из соломы.
После достопамятного торжественного приема в Арке вечером в доме у Каршинских ворот, где по распоряжению визиря Сахиба Джеляла поместили на жительство доктора с сыновьями, появился Мерген. И мальчишки, встретив нежданно-негаданно в Бухаре ангренского лесного объездчика, старого друга семьи, бросились к нему, как к родному.
За поздним ужином Мерген рассказал все, что произошло. Оказывается, он за последние годы не первый раз приезжает в столицу ханства. Вот и сейчас он здесь по делам.
Он не особенно вдавался в подробности и детали, но путешествие совершил поистине удивительное. Оказывается, он не пожелал воспользоваться поездом. В одно прекрасное утро сел в Тилляу на своего вороного коня Лочин-Сокол, спустился по реке Ангрену и Чирчику, переправился на пароме через Сырдарью, а затем напрямик через грозную своим безводьем степь доехал до Сардобы, махнул на Багдан-Фариш и вдоль Нуратинских гор добрался до самой Нур-Аты.
— А там рукой подать до Бухары, каких-нибудь верст двести. Что пара сотен для такого испытанного коня, как мой Лочин?!
Да и что для такого могучего богатыря, имевшего в своем роду десятки поколений всадников-кочевников, прославленных конников, «отмахать полтысячи верст».
— Пожелала моя душа посмотреть священную Бухару, — сказал Мерген. — Здесь каждый камень дышат святостью, ибо здесь больше похоронено ходжей, нежели живет живых.