Я прервался, ожидая их реакции. Не слишком уверенный в том, что они перестали ненавидеть Эммета. Глядя на родителей, я пытался понять выражения их лиц. Радостными они не были уж точно, но я сомневался: это из-за моих слов про Эммета или из-за самой встречи. Мне показалось, что пора перейти к следующей части намеченного мной разговора.
— Еще я осознал, мам и пап, то, что я должен защищать себя. Со мной не происходит ничего неправильного. Просто я страдаю клинической депрессией и тревожностью, что, на самом деле, очень серьезно. Эти вещи невидимы ни для кого, кроме меня, но я хочу сказать, что иногда аутизм Эммета и квадриплегия Дэвида менее проблемные. Я должен бороться со своими «демонами» каждый день, и иногда победить мне не удается. В те дни, когда депрессия и тревожность особенно тяжелы, я вынужден говорить Дэвиду, что не могу сопровождать его на учебу. И знаете, что? Если в эти дни у него нет никаких тестов, он остается со мной. Сидит рядом или помогает Эммету готовить обед. И так происходит, пока мое состояние не улучшится. Да, он мой работодатель, но еще Дэвид мой друг. Один из двух моих самых лучших друзей.
Моя мать снова нахмурилась, а на лице моего отца появилось отвращение. Мне стало грустно от того, что я понял: эта встреча не будет иметь успеха. Я почувствовал себя так, будто надо мной нависли черные тучи, приглушая освещение в комнате. Я не запаниковал, но мне захотелось уйти.
Доктор Норт присел рядом со мной и погладил по спине. Я посмотрел на свои руки, за которыми перестал следить, и обнаружил, что теперь они сжаты в кулаки. Я коснулся браслета на запястье, который купил для меня Эммет. Замысловатые кожаные узоры напомнили ему меня. Я представил, что Эммет считает сейчас, бродя по коридору этого центра. Наверное, пойду к нему, оставив родителей здесь. Больше не стоит пытаться примириться с теми, кто этого не хочет. Я говорил себе, что у меня уже есть семья. У меня есть Эммет.
Но мне все равно было грустно.
— Я хотела только, чтобы ты был счастлив, — голос моей матери был едва слышен. Я поднял голову, думая, что мне и вовсе все послышалось, но она смотрела прямо на меня и плакала, а отец держал ее за руку. — Я хотела только, чтобы ты был счастлив, — повторила она снова.
На ее лице отразилась мука, и по щекам снова побежали слезы, смешанные с тушью. Мама стала вытирать их платком, оставляя на коже темные полосы.
— Ты всегда был таким замкнутым, и я была уверена, что это болезнь, о которой мне хорошо известно. Чувствовала, что все, что с тобой происходит, это слишком для твоего возраста. Я не хотела, чтобы ты грустил. Хотела для тебя самого лучшего. — Она высморкалась, а папа привлек ее к себе, но, прижавшись к нему, мама разрыдалась еще сильнее. — Я этого для тебя не хотела. Я не хотела этого для своего ребенка.
Я смотрел на свою мать, и моя голова начала кружиться, но как-то слишком легко, как будто принадлежала не мне. Происходило ли все это на самом деле? Моя ли это мать? Мой ли отец? Все казалось слишком нереальным. Миллион раз, смотря на то, как Мариетта обнимает Эммета, я представлял на их месте себя и свою мать, но никогда не предполагал, что услышу такое. Мама говорила, что хотела мне только счастья, что она все понимала. Наверное, она плачет, потому что думает, что все испортила.