Гнев Шахар иссяк. Она вновь села, ее плечи поникли.
– Охота на высокородных началась относительно недавно. Однако покушения случались и прежде. Мы просто не замечали их, а потом вдруг оказалось, что пора бить тревогу.
На ее лице была горечь.
– Сперва гибли отдаленные родственники, – угадал я.
Арамери, не связанные непосредственно с Главной Семьей, недостаточно богатые и властные, чтобы представлять особую ценность для верхушки семьи. Стражники, слуги. Расходный человеческий материал.
– Да, – вздохнула она. – Но реально все началось очень давно. Всего через несколько десятилетий после того, как ты и другие Энефадэ вырвались на свободу. Начали страдать боковые ветви семьи, те, кому мы предоставили возможность заниматься во внешнем мире делами и вступать в браки на стороне, привнося новую кровь. Все происходило исподволь. То дети умирали от каких-то странных болезней, то молодые жены и мужья оказывались бесплодными, то происходили несчастные случаи и всякие природные бедствия. В общем, эти ветви умирали одна за другой. Мы передавали их владения нашим союзникам или ставили туда кого-то из наших.
Еще не дослушав, я уже качал головой.
– Все не так, – возразил я. – Несчастный случай можно подстроить. Детей, боги свидетели, уморить вообще легче легкого. Но вот природные бедствия, Шахар? Это значит…
Я уже прикидывал про себя, мог ли писец такое устроить. Писцы знали, как составить надпись для вызывания дождя или вёдра, но управлять бурей невероятно сложно. Захочешь устроить небольшое наводнение, и можно дождаться цунами. Но если не писцы, то… то… Нет!
Она улыбнулась, как бы подтверждая мои худшие опасения.
– Да, – сказала она. – Да. Это вполне может означать, что некий бог вот уже пятьдесят лет трудится над тем, как бы всех нас истребить.
Я вскочил и принялся расхаживать по комнате. Мне вдруг сделалось тесно и душно в оболочке смертного тела и захотелось сбросить его.
– Если бы я желал поубивать Арамери, я бы уже это сделал! – рявкнул я. – Я бы заполонил весь дворец мыльными пузырями и завалил его игрушками для ванны. Устроил бы во всех полах ловчие ямы с острыми шипами на дне и спрятал их под коврами. И возжелал бы, чтобы все Арамери младше двенадцати лет свалились в них и погибли! Знаешь, я и сейчас вполне могу это устроить!
И я резко обернулся к ней, предлагая усомниться в услышанном.
Но Шахар лишь кивнула – устало, без улыбки:
– Знаю, Сиэй.
Такая покорность обеспокоила меня. Я не привык видеть ее в подобном отчаянии. И не привык воспринимать Арамери – одного из них или всех – как беспомощных и беззащитных.
– Йейнэ запретила нам мстить Арамери, – тихо проговорил я. – Не из сочувствия: она вас ненавидит точно так же, как и мы все. Она просто не хотела, чтобы повсюду разразилась война и…
Ибо Арамери, при всем их непотребстве, оставались единственной силой, способной удержать мир от сползания в хаос междоусобиц. И даже Нахадот был в этом с ней согласен. А мои братья и сестры не дерзали перечить ей. Или как?
Я поспешно отвернулся и отошел к окошку, чтобы не показать Шахар своего страха.
Она вздохнула и поднялась:
– Мне пора. Мы отбываем заранее, чтобы обмануть возможных убийц. – Тут она помедлила, наконец-то заметив мое молчание. – Что такое, Сиэй?
– Ступай, – негромко проговорил я.
За окном, окрашивая небо алым, клонилось к закату солнце. Ощущал ли Итемпас – где бы он сейчас ни был – окончание очередного дня примерно так же, как Нахадот, некогда умиравший с каждым рассветом? Испытывал ли он ужас перед наползающей темнотой? Угасал ли постепенно, как эти краски в небе, пока душа не погружалась во мрак?..
Между тем Шахар, не дождавшись ответа, направилась к выходу, и я встрепенулся, снова начав думать.
– Шахар, – сказал я, и она остановилась. – Если что-то случится, если тебе будет грозить опасность… просто позови меня, хорошо?
– Мы ни разу не проверяли, сработает ли…
– Сработает. – Я чувствовал это нутром. Я не знал, откуда такая уверенность, но она у меня была. – Мне действительно плевать, будет жить или умрет бо́льшая часть других Арамери, но ты же мой друг!
Она очень тихо стояла у меня за спиной. Удивилась? Растрогалась? Некогда я определил бы ее настроение по вкусу воздуха в комнате. Нынче мне оставалось только гадать.
– Отдохни пока, – сказала она наконец. – Я распоряжусь насчет еды. А когда вернусь, мы поговорим.
И с этими словами она вышла из комнаты.
Я прислонился к окну. Теперь мне больше не нужно было скрывать колотившую меня дрожь. Оставшись в одиночестве, я мог поразмыслить о самой жуткой из вероятностей.