Удобно подрёмывая на огромном бауле, он встряхивался, когда гремя шпорами и заложив руки за спину, рядом шествовал жандарм.
«Ишь, растопался, сукин кот, — делая вид, что дремлет, следил за ним старичок, — чичас только отвернись, враз чего–нибудь слямзит, сельдь околотошная».
Где–то вдали раздался приглушённый гудок паровоза и в ту же минуту ребята увидели, как из здания вокзала показалась их матушка во главе своей свиты.
Жандарм на всякий случай вытянулся и отдал ей честь.
Свита кинулась к вещам, уронив с баула старичка–лакея, но Глеб этого не видел.
«Не везёт сегодня парню», — пожалел его брат, наблюдая, как старичок–лакей, подпрыгивая от азарта, чего–то обьясняет улыбающемуся толстозадому швейцару.
Ещё раз прогудев, из–за поворота появился паровоз, таща за собой хвост разноцветных вагонов.
Свита, распределив кому что тащить, толпилась вдоль платформы. Ехать им предстояло во втором классе.
Барыня с детьми и гувернанткой разместились в вагоне первого класса.
Швейцар, принёсший в купе корзинки и пакеты с пирожками, жареными курами и прочей снедью, объяснял гувернантке, что надо есть в первую очередь, а что может и полежать.
Братья, сидя у окна по обеим сторонам столика, наблюдали, как поддерживая друг друга, на платформе появились затрапезно одетый сторож в видавшей виды кепке, и начальник вокзала в фуражке и железнодорожной форме.
Расцепившись и лязгнув зубами, они разошлись в разные стороны.
Сторож, вытянув руки вперёд и пошатываясь, пошёл ловить колокол, а его начальник начал шарить по карманам нащупывая свисток.
Жандарм неодобрительно хмурился на друзей, а потом отвернулся в сторону города.
Больше из этого Богом забытого городишки никто не уезжал. Платформа была пуста.
Наконец сторож добрался до колокола, и чуть не сорвав его, дёрнул за верёвочку с грузом.
Раздавшийся звук его явно не удовлетворил. Почертыхавшись, он снял кепку, и снова дёрнул за верёвку. На этот раз колокол блямкнул громче.
Начальник, наконец, нашёл свой свисток, и они вместе сним стали искать рот, попадая всё больше в нос или щёки.
Сторож, в сердцах бросив кепчонку на брусчатку платформы, яростно топтал её, справедливо полагая, что во всём виноват головной убор. После проделанных физических упражнений он взбодрился, крепкой уже рукой взялся за верёвку и платформу потряс громкий удар колокола. Блаженная улыбка осветила его помятое лицо.
В это время свисток нашёл рот, и начальник вокзала задребезжал губами, разбрызгивая слюну. Сосредоточившись, он произвёл вторую попытку, издав такой разбойный свист, что жандарм вздрогнул и схватился за кобуру.
Чуть потише свистка загудел паровоз, и состав тронулся.
Аким открыл дверь купе и подбежал к другому окну, успев заметить, как из товарняка выглядывает петух, намереваясь выпрыгнуть и показать своей своре баб, какой у него прекрасный аппетит.
____________________________________________
Россия пила и работала, смеялась и плакала, веселилась и горевала, а в Ливадии умирал русский царь…
Лучший из русских царей.
Поверженный гигант сидел в кресле на террасе Малого дворца и тяжело вдыхал тёплый воздух, пахнувший то морем, то виноградом.
Утешая душу, в синей дали моря, бороздил воду тяжёлый броненосец «Двенадцать Апостолов».
«Славно! — морщась от боли, думал император. — Мы восстановили Черноморский флот и поставили Россию в один ряд с мировыми флотами. Верфи Петербурга и Николаева спустили на воду сто четырнадцать новых военных судов и среди них семнадцать таких вот ладных игрушечек», — гордо окинул взглядом «Двенадцать Апостолов», который нещадно дымя, проплыл перед царскими очами.
Император жадно втянул воздух носом, с удовольствием ощущая запах плохо перегоревших углей.
«Эх! Мать его в якорь ети! Сейчас бы туда!» — с завистью глянул вслед броненосцу.
Ему льстило, что весь боцманат флота российского учился витиеватому морскому мату у своего государя.
«Поначалу–то боцманки краснели, — улыбнулся он, — но затем пообвыкли. На флоте даже ходило выражение: «Обложить по–александровски». Славно! Всё было славно… Но жаль, что БЫЛО!!! — заворочался на показавшемся неуютном, мягком кресле. — Сейчас бы на корабль!»
— Сашка, врача позвать? — отвлекла мужа от раздумий Мария Фёдоровна.
— Нет, не надо, — отрицательно покачал головой, с любовью окидывая взглядом невысокую фигурку жены, заботливо поправлявшую плед в его ногах.
По характеру император был мирным, семейным, простым человеком, очень религиозным и справедливым.