Генерал-аншеф при новом свидании говорил мало:
– Через три дни быть готовым к отъезду в Казань!
Как обрадовалась, расцвела и даже помолодела матушка Фёкла Андреевна! Не знала, куда усадить, чем потчевать дорогого гостя, и не могла на него наглядеться.
– Не обессудь за недостаточностью моей, сам знаешь, всё нынче кверху тормашками пошло! – Фёкла Андреевна сокрушённо махнула рукою. – Из именьиц в этакую смуту ничего не дождёшься!
Но стол был обилен домашнею снедью: на оловянных блюдах и талерках солёные огурцы и солёные сливы, капуста топаная, подовые пироги кислые с сыром и с груздями, копчёное мясо, приготовленное с деревянным маслом, чесноком и луком, караси с бараниной, душистый мёд (место, где стояла Казань, издавна было пчелисто), в кувшинах – полпиво, квас, сбитень…
– Ты что, подлец, подстылое принёс! – внезапно крикнула Фёкла Андреевна дворовому подростку, привычно награждая его крепким подзатыльником. Тот поглядел на барыню злобным волчонком и молча скрылся в поварню, унося блюдо пилава с бараниной.
– Вот, возьми их! – вздохнула Фёкла Андреевна. – Почитай, вся дворня от рук отбимшись ходит, только и норовят господ обмануть, да всё о какой-то воле промеж собой толкуют. Дался им Пугач! Да это непременно и не имя, а прозвище – дворян пугает. А имя… – Фёкла Андреевна оглянулась, хотя в низкой горнице, кроме них, никого не было, и зашептала сыну на ухо: – Отписала из Москвы сестрица моя Фёкла Савична, что Пугач этот есть на самом деле беглый казак Черняй…
– Эти ростобары я в Москве уже слышал, – хмуро ответил Державин. – Ты расскажи лучше, что делается в городе.
– Что деется? Ворота боишься отворить! Вона и куры-те взаперти переглохли! Понаехало к нам в Казань гостей со всех волостей – деревеньки свои оставили, сидят трясутся. Это вот сейчас духом чуть воспряли, как государыня назначила сюда главнокомандующим господина Бибикова. Наши дворяне, чать, помнят, как он удачно и без лишних жестокостей усмирил бунт на уральских заводах. Сказывали тогда, сослал всего двадцать заводских крестьян…
Она ходила за ним и всё говорила, рассказывала, рассказывала – о людях, им позабытых или вовсе неизвестных, о пустяках, что запали в душу.
«Отвык я от матери», – подумал Державин, сам казня себя за эту кощунственную мысль. А она-то всё старалась угодить, услужить ему – и всё невпопад.
– Постой, матушка! Никак стучит кто в ворота! – перебил он Фёклу Андреевну.
– Да это небось гвардейские офицеры куролесят, что приехали до тебя в Казань от господина Бибикова.
– Лунин с дружками?
– Да кто их имена знает! Чуть не силком заняли, веришь, духовную семинарию, потеснили самого архимандрита Любарского, да и предались удовольствию святок. – Она перекрестила толстое своё лицо. – Истинно ни стыда ни совести…
По-утиному переваливаясь, Фёкла Андреевна засеменила к двери, на ходу надевая пуховый оренбургский платок, и почти тотчас же вернулась в сопровождении занесённого снегом до самых бровей здоровенного мужика в хорошем тулупе.
– До вашей, барин, милости… – густым басом сказал мужик, сымая заячий треух.
Державин признал в нём Ивана Серебрякова.
– А, старый знакомый!.. Добро ли поживаешь?
– Что тебе, ваше благородие, сказать… – опустил Серебряков глаза в пол. – Попам да клопам жить добро…
– Ну, раздевайся, садись к столу, гостем будешь.
С полчаса прапорщик наблюдал, как насыщался Серебряков, подметая всё подряд – пироги, мясо, пилав… Наконец прожора утёр седую, с причернью, бороду, испустил ртом воздух из желудка и, отдуваясь, нагло сказал Фёкле Андреевне:
– Пиво-то у тебя, хозяйка, с прокиселью, да и квас перестоялый…
«Вот пролаза!» – с некоторым даже восхищением подумал Державин и остановил возмущённую Фёклу Андреевну:
– Не мешай нам, матушка. Пойди-ка лучше по хозяйству…
Оставшись в горнице вдвоём, оба некоторое время испытующе глядели друг на друга, словно проверяя, кто чего стоит. Рябое лицо Серебрякова оставалось невозмутимым даже тогда, когда Державин спросил:
– Ну как, отыскали запорожские сокровища?
– Куда там! Отыскал осётр дожжа в поле лежа… – загудел Серебряков. – Отправились мы, не хуже, втроём на Днестр за кладом, да товарищи мои больно робки оказались. Вишь ты, рак не рыба, нетопырь не птица, а пёс не скот. Как стретились нам войски турецкого фронта, так господин Максимов в труску ударился: искать-де больно опасно, повернём назад. Вот мы с Максимовым и вернулись ко своим дворам в Малыковку. Он, чать, податься в Москву убоялся…