— Живыми берут, — прицеливаясь, зло проговорил Епишин. — Ну, не выдай, родная.
Они не думали сдаваться живыми, связисты тысяча сто пятьдесят четвертого полка. Три винтовки ударили по пулемету снизу. Еще одна с вершины холма. Оттуда же донеслись и пистолетные выстрелы.
Вверх ударил пулемет — по лейтенанту Марееву и бойцу, шедшим позади. Вниз — по сержанту Баранкину и двум телефонистам. Немецкие автоматчики тоже стали бить в цель, не над головами.
— Огонь! — подал сигнал Железняков и приник к прицелу. Немецкий пулемет подавился очередью.
Второй номер перехватил приклад, но тоже ткнулся лицом в снег. Пяти минут не прошло после первого выстрела из немецкой засады, а уже последнего петляющего по снегу немца, бросившего оружие и удирающего, что было сил, сразила пуля.
— Ур-ра! — кричал лейтенант Мареев. — Ур-ра!
Он кубарем катился сверху на помощь сержанту Баранкину, паля по немцам из пистолета и не понимая до конца, что произошло, откуда пришла беда и откуда свалилась нежданная подмога.
— Снять капюшоны! — скомандовал Железняков. — Поднять «дегтяря» над головой! Вперед!
Группа, сбросив капюшоны, обнажив красноармейские шапки, двинулась навстречу. Связисты сначала изготовились было к бою, но опознав красноармейскую форму, бросились к ребятам с раскрытыми объятиями.
Телефон, пробитый несколькими пулями, молчал. Поэтому доложить командиру дивизии ничего было нельзя.
Нестеров и Епишин лежали в снегу, оставшись совсем без сил, бледные, с восковыми, неживыми лицами. Железняков сел рядом с ними. Пощупал для чего-то пульс у Епишина. Что он мог там понять, чем помочь?
— Комбат, — тихо сказал Епишин, — жизнь уходит, комбат. Не зря, правда? Я вот слушаю все, наши вроде взяли Юхнов.
Лейтенант прислушался. Действительно, гул артиллерийской пальбы, не смолкавшей все трое суток, стал значительно громче и ближе. Он даже снял шапку, чтобы не мешала слушать. С севера тоже неслись звуки ожесточенного боя. Но там они были глуше, удалялись.
Железняков прикусил губу, озлясь на себя: надо же, на самое главное он весь день не обращал внимания. Слышать-то слышал, конечно, канонаду, но все шло мимо сознания, мимо, будто не ради того, что вершилось сейчас там, под Юхновом, дрался, погибая на Варшавке, тысяча сто пятьдесят четвертый полк.
Нестеров вяло шевельнул рукой, привлекая внимание.
— Я тоже с утра слушал… Взяли… Точно взяли.
Он закрыл глаза, обессилев.
Железняков схватил его за руку. Пульс есть. Дался ему этот пульс. Глаза — вот главное. Он оттянул веко — пусты глаза, ни на что не реагируют.
— Нестеров! Нестеров! Ты меня слышишь? — заорал лейтенант, чувствуя, что горло перехватывает чем-то, и не зная, что делать.
Опять слабо шевельнулась рука и открылся уже осмысленный взгляд.
— Ничего комбат, — прошептал раненый, — сердце что-то зашлось. Да не бойся, не подведем.
Надо торопиться. Чего доброго… Но он сам не позволяет себе додумать до конца то, что и так ясно понимает.
Лейтенант-связист все еще возится с разбитым телефоном, боится расстаться с аппаратом, хотя какой уж это аппарат — металлолом. Железняков бьет его по плечу.
— Ну, что будем делать?
— У меня приказ — установить связь с десантом.
— Установил. Я — десант.
Лейтенант Мареев смотрит на него с недоумением, потом лицо его озаряется улыбкой: действительно, от кого больше узнать о десанте, чем от десантников. Срочно, немедленно нужно доложить все командиру дивизии.
— Возвращаемся!
Лейтенант Железняков, опустив голову, стоит в раздумье. Через минуту он подымает глаза, и, поймав его взгляд, встает на четвереньки, встает, хватая воздух ртом и цепляясь за рядом стоящих солдат, Нестеров. За ним Епишин.
— Комбат, не надо!
— Ребята, — грустно говорит им Железняков, — ребята, не могу.
И обращается к связисту.
— Прими под охрану моих раненых. Я возвращаюсь к капитану.
— Может, не надо? — неуверенно спрашивает Мареев. — Может, вместе будем пробиваться?
Никто здесь сейчас не властен над жизнью и смертью лейтенанта Железнякова. Никто. И очень хочется ему уйти в Проходы. И объяснение есть. И приказано ему. Но стоит перед его глазами капитан Кузнецов. Стоит, перебрасывая пулемет через себя с севера на юг, с запада на восток. Бьет, бьет, бьет. Открытый по пояс любой пуле, в последнем окопе, одним последним пулеметом перекрывает все движение немцев по Варшавскому шоссе — выполняет задачу, за которую лег под Людковом тысяча сто пятьдесят четвертый полк.