Из подобных качеств Леша Бруевич обладал, пожалуй, только молодостью, да и то уже не первой. Было ему двадцать семь лет. Крупный, с уже нагулянным жирком и румяным круглым лицом, любитель пива, женщин и горных лыж, накрепко сцепленный с землей, он тем не менее был человеком-компьютером. Во всемирной паутине ощущал себя как рыба в воде, или, скорее, акула в океане. Мог без проблем хакнуть защищенный сайт. Языки программирования знал лучше, чем русский. И вполне мог бы сделать карьеру и стать высокооплачиваемым программистом. Сделал бы, и стал бы, если бы его интересовали деньги. Точнее, деньги его интересовали, но не настолько, чтобы жертвовать ради них душевным спокойствием и ощущением значимости своего места во Вселенной. А эту значимость он ощущал, когда вторгался в неизвестные, нехоженые края, где не ступала еще нога ученого. Поэтому, работая с Галустяном над проектом, названном с претензией – «Атлант», он был счастлив. Потому что то, чем они занимались, было смело. Это было круто. И до этого не допер никто в мире.
Да, там был полет! Там открывались такие горизонты!.. Но в последнее время Бруевичу иногда становилось жутковато. Слишком далеко они зашли. Химические процессы, которым они дали жизнь, все больше напоминали алхимию. Они вторглись в совершенно неизведанные земли, где легко оступиться и провалиться в топь. И еще там могли поджидать хищники...
Впрочем, голову ломать над вечными проблемами не было никакого желания. Бруевич устал. Ему как воздух нужна была капитальная расслабуха. Он давно мечтал о горячей баньке, холодном пиве и теплом женском теле. Все это нашлось у его институтского приятеля Ромы, имевшего уютный домишко в Замяткове, что в двухстах километрах от столицы.
Дом располагался на окраине поселка городского типа, которому не суждено в обозримом будущем получить статус паршивенького городка. Деревянное строение под грузом прожитых лет немного покосилось, дряхлую мебель изъел жадный червь. Зато банька была отличная.
– Шею сильнее массируй, солнце мое, – проурчал, жмурясь от удовольствия, Бруевич, разлегшись на лавке в предбаннике.
Тонкие женские пальцы, оказавшиеся на удивление сильными, массировали мышцы и вызывали истому.
Девки были местные, молодые, развратные и по московским меркам удивительно дешевые. За тысячу рублей, пиво, водку и закуску они уже второй день скрашивали одиночество двоих институтских друзей, утомленных московской суетой. При этом девки считали, что им подвалило просто немыслимое счастье, потому что деньги в Замяткове уже несколько лет являлись редкостью и роскошью. Фабрика и два совхоза дышали на ладан, и заняться в этих местах было нечем.
– Я устала, – капризно произнесла Натаха, встряхивая руками. – Замандавалась вся.
В выражениях она не стеснялась, и Бруевич имел счастливую возможность слегонца пополнить свой запас нецензурных и ругательных слов.
– Ничего, – сказал он. – Еще чуток поработай. Потом пивком поправимся.
Это обещание воодушевило девушку, и она начала мять спину клиента с новой энергией.
– Развлекаетесь, – констатировал худосочный, с глазами профессионального мошенника, вечно улыбающийся Рома, зайдя в предбанник.
– Балдеем, – кивнул Бруевич.
– Мы уже потрахались, – незатейливо проинформировала Наташка. – А где Нинка?
– За пивом услал. А у меня чего-то машина барахлит.
– Какая? – хмыкнул Бруевич.
– Та, что на колесах. А ты что подумал? С этим все ништяк.
– Это радует, Рома...
– Полезу под железяку, – вздохнул хозяин фазенды.
– И охота? – удивился Бруевич.
– Завтра не заведется. – Ромка вышел. Дверь со скрипом закрылась. И Бруевич снова расслабился под сильными пальчиками массажистки...
Так бы лежал и лежал... Хорошо... Но хорошо не бывает долго.
Затренькал мобильник.
– Кто там? – растягивая слова, произнес он.
– Это Панин.
– Здорово. – Бруевич закряхтел, как старый дед, и приподнялся на лавке, по ходу легонько шлепнув Наташку по округлому заду. – Палыч, если бы ты только знал, от чего меня отрываешь...
– Плохи дела, Алешенька.
– Что случилось? – встревожился Бруевич, вдруг поняв, что голос у третьего члена их научной группы доктора математических наук Панина потерянный.
– Галустян...
– Что Галустян?
– Он умер.
– В смысле?
– Он умер. Погиб. Покончил жизнь самоубийством. Наглотался снотворных таблеток. Достаточно?
– Так, Палыч. Успокойся и не кипятись... Ерунда какая-то. Как Галустян мог покончить жизнь самоубийством? Сейчас, когда все на мази?
– У него спроси! – По голосу Панина ощущалось, что в его душе трепетала, как птица в клетке, пытавшаяся вырваться на простор истерика.
– Так... Успокойся... Успокойся, – как заклинание повторял Бруевич. В предбаннике было жарко. Но в груди возник сквознячок. Холодный такой сквознячок, от которого замерзает сердце. – Я сейчас собираюсь и еду... И мы что-нибудь придумаем.
– Что мы можем придумать?
– Так. Успокойся, – то ли себе, то ли собеседнику сказал Бруевич. Дал отбой. И присел на лавке, замерев и тупо уставившись в дощатую стену, на которой был зачем-то накрепко прибит барометр.
Девушка настороженно погладила его по плечу.
– Ну, котик, чего случилось?
Он не ответил.
– Чего киснешь, красавец?.. Ох, какой хмурый. Сейчас мы тебя успокоим. – Она потерлась голой грудью о его плечо.
– Извини... У меня... У меня друг умер.
– Как умер?
– Отравился... Или отравили...
– Отравили?! – изумленно ставилась на него девушка.
– Да... Но это начало. Всех нас перебьют... Я как чувствовал...
Он начал одеваться.
– Надо ехать... Надо...
Девушка смотрела на него, как на психа...
– Извини, крошка, – застегнув рубашку, кинул он ей. – Пока.
Он вышел из бани, согнувшись от удара мокрого снега. С утра зарядил этот снег, будь он неладен. И тучи – низкие, давящие. Куда подевалось вчерашнее солнце?
– Люблю огонь, – сидящий на корточках молодой, плечистый чеченец с наивным дурашливым лицом ткнул кочергой в уютно потрескивающие в камине поленья. – В горах огонь – тепло, хорошо... И редко.
– Почему редко? – спросил Влад, комфортабельно устроившийся в плетеном кресле с мягкими подушками.
– Огонь – нельзя. Самолет прилетит. Вертолет прилетит. Снайпер ударит... В спальный мешок спишь. Там хорошо. Тепло. Но огонь лучше.
– Долго воевал?
– С тринадцати лет. Отец воевал... Я воевал. А ты?
– Пришлось маленько.
– За кого воевал?
– За всех, – хмыкнул Русич.
– За всех – это правильно. Дураки воюют просто так. Умный воюет за деньги. Нет денег – нет война.
– Хорошо хоть платили? – поинтересовался Влад.
– За работу. БТР убил – платят много. Солдат убил – платят так себе. Офицер убил – платят нормально. Война. Выгодно.
– Это верно...
– Рустам хорошо тебе платит? – как бы невзначай бросил молодой чеченец.
– Иногда неплохо... Чаще – так себе.
– Рустам жадный... Ты сильный. В тебе воин виден. Сейчас мы с братом отлежимся, тогда поехали с нами Чечня.
– В горах воевать?
– Зачем в горах? Кто сейчас в горах воюет? Дома живешь. Хорошо кушаешь. Днем спишь. Ночью свиней режешь...
– Свиней?
– Которые в военной форме...
– И много заработать можно?
– Как работать будешь. – В голосе молодого чеченца зазвучали зазывные нотки – как в рекламе памперсов. – Ты воин. Мину, фугас класть можешь. Стрелять умеешь. Кроме того, ты русский, в форму тебя оденешь – от солдата не отличишь. Не то что мы... Денег много получишь. Богатый будешь.
– Денег... Каких? Фальшивых?
– Зачем фальшивых? Имам Абдулмуслимов получил от правоверных из Аравии мало-мало много денег.
– Значит, фугасы класть, – усмехнулся Влад.
– Не просто фугас класть. Фугас мальчишка положит... Специальная операция! – многозначительно произнес молодой чеченец важное слово.
– Почти уговорил...
– Рустам мало-мало платит. Абдулмуслимов щедрый. И никогда фальшивый доллар не дает. Его за это уважают. Кого хочешь спроси.