<p>
========== Глава первая. Косы Елены Прекрасной ==========
Давай, скажи: то, что произошло —
Ошибка, шутка, битый дубль, поломка,
Дурная пьеса, неудачный трип.
Мой друг погиб, и рта его изгиб,
Акцент его и хохот — заковали.
Гермес трубит, и гроб на плечи взят...
«40 дней» Вера Полозкова
Вот уже много лет почти каждое его утро начиналось одинаково. Подъём по внутреннему будильнику около половины шестого, быстрые сборы, кружка воды — и на улицу. А потом только бег — стук подошв по земле, шум дыхания да медитативная тишина в уме. Его тело привыкло к этому, почти как к наркотику: без пробежки портилось настроение, начинался душевный дисбаланс, выправить который могли только ложившиеся под ноги километры. Бег придавал сил — физических и моральных. Бег был лекарством от всех болезней. И когда эти два факта вдруг потеряли свою непреложность, он забеспокоился.
Хотя всё началось отнюдь не с пробежек. Он припоминал, что первые приступы тупой головной боли стали случаться на работе — сначала раз или два в неделю, потом через день, потом практически ежедневно. Он списывал их на возросшую после повышения нагрузку и критический недостаток отдыха — шутка ли, отпахать почти три месяца по десять часов без выходных и проходных? Однако окончание стахановских трудов уже виднелось на горизонте, и он подбадривал себя тем, что неповоротливый механизм заводского производства вот-вот начнёт работать эффективно, они с Олежей наконец выдохнут, а неожиданно забарахлившее здоровье обязательно вернётся к норме. Тем не менее, пока ему становилось только хуже: к болям добавились приступы головокружения и неполадки со зрением — по счастью, кратковременные. Когда же с головной боли стало начинаться каждое новое утро, а бег и анальгетики совсем отказались помогать, он всерьёз задумался о записи к неврологу. Закавыка была ещё в том, что ему категорически не хотелось волновать Валю и Олежу. До сих пор у него получалось отбалтываться от их встревоженных вопросов банальностями вроде «Ерунда, старею, наверное» или «Три часа орать на совещании при закрытых окнах — да тут у кого хочешь голова разболится». Отговоркам верили со скрипом, однако к стенке его не припирали. И, возможно, зря.
Серый резко остановился на середине маршрута и тяжело опёрся о ствол ближайшего дерева. Шумное дыхание вырывалось изо рта облачками пара, такими густыми, будто он вдруг обернулся Змеем Горынычем. Сердце колотилось, как обезумевшее, в глазах двоилось, к горлу подкатывала тошнота — вот только сблевать ещё не хватало. На секунду ему стало по-настоящему страшно: это не переутомление, это намного, намного серьёзнее, и ладно бы оно касалось его одного — так ведь нет, будут втянуты все трое. Серый с силой сжал кулаки, подавляя панику. При любом раскладе сначала надо попробовать справиться самому. Приступ скоро пройдёт, он вернётся домой, а тревога и страх останутся в лесу. Это утро — первое выходное для них утро за многие недели — должно продолжиться хорошо. И так оно и будет.
Он успел смыть под душем остатки дурноты до того, как проснулся Валя.
— Привет!
Его лучистая улыбка и вкусный поцелуй были именно тем, что требовалось для полного возвращения душевной гармонии.
— Привет. Олежа до сих пор отсыпается за всё хорошее?
— Ага, — Валя потянулся натуральным котом. — Там, на улице, как?
— Свежо и солнечно. Ты Лохматыча кормить?
Лохматычем звали спасённого год назад пса, которого местная шантрапа хотела «запустить в космос» на самодельной ракете.
— Да, и заодно к тёть-Ане сбегаю. Она вчера сметану обещала.
Серый взъерошил волосы, прикидывая содержимое холодильника.
— Ну, раз будет сметана, то будут и сырники.
— Здорово! — просиял Валя. — Я мигом!
— Не торопись, тебя мы точно дождёмся, — улыбнулся Серый его непосредственной радости и ушёл готовить.
Олег встал, когда глубокая тарелка была уже полна золотистых сырников.
— Утро доброе, — однозначно постановил он, заходя в большую комнату, которая служила им одновременно и столовой, и гостиной, а если припирало, то ещё и кабинетом с лабораторией.
— Никто не спорит, — согласился дожаривающий последнюю порцию Серый. — Выспался?