— Олег, — Настя с состраданием заглянула бывшему мужу в лицо, — если тебе... если вам нужна какая-то помощь, по хозяйству или ещё по каким делам, то вы говорите, ладно?
— Спасибо, Настюх, — обычно звучный голос Олега звучал глухо, как из-под земли. — Мы справляемся.
Это было неуместно, но Настя почувствовала обиду: даже сейчас, даже в таком страшном горе ей не было хода в их мужской мир.
— Спасибо, — эхом повторил Валя. — Мы скажем, обязательно.
Вежливая отговорка. Настя отвернулась и с излишней резкостью сказала: — Лен, идём. Автобус ждёт.
— Да, Ленок, — Олег немного отстранил дочь от себя. — Идите.
— А вы? — хрипло спросила Лена.
— Мы на машине следом. Давай, красавица, мы вас скоро догоним.
Лена без желания разжала руки: — Хорошо.
— Насть, передай, пожалуйста, водителю, чтобы не ждал нас, — попросил Валя. — Он знает, куда ехать.
— Передам, — Насте было очевидно, что их мягко выпроваживают, и обида от этого становилась только сильнее. — Лена?
Дочка послушно взяла её под руку, и они не спеша двинулись прочь, к центральной аллее кладбища. Небо над их головами оставалось всё таким же беззаботно-синим.
***
Если бы Олега попросили вспомнить последние дни, то он не нашёлся бы, что сказать. Память словно заволокло туманом: да, он что-то делал, говорил, ел, кажется, даже спал, но отвечала за это какая-то аварийная программа, заложенная в его мозгу. А сам Олег словно находился под наркозом, в грязно-оранжевом отупении, где мысли плавают, как снулые, больные рыбы. Там ему было ни плохо, ни хорошо, однако никакой наркоз не длится вечно. К тому же, Олегу надо было работать, а руководить людьми в режиме автомата невозможно. Вот тогда-то он и узнал, каково жить с ампутированной частью души, — и проклял это знание.
Каждое утро, сразу после пробуждения первой его мыслью было: «Пожалуйста, пусть это будет сон». Он зарывался носом в подушку, ещё хранившую слабый запах можжевельника, слушал доносившиеся из кухни позвякивание посуды и повизгивание закипающего чайника и отчаянно верил в иллюзию «на самом деле ничего не случилось». А потом вставал, выходил из спальни и видел седину в волосах накрывающего на стол Валентина. Встречал его выцветший взгляд («Не приснилось?» — «Нет») и с горечью понимал, что радость всё-таки ушла из этого мира. Навсегда.
Они с Валей почти не разговаривали — так, по необходимости перебрасывались редкими бытовыми фразами. Виделись только ранним утром да поздним вечером — оба работали, как не в себя, а у Валентина к тому же началась учёба. Уходили спать в разное время и засыпали на противоположных краях ставшей вдруг слишком широкой кровати. И хотя ночью они всё же бессознательно подкатывались друг к другу, просыпался Олег всегда один. Наверное, надо было что-то с этим делать, однако душевные силы целиком и полностью сжирала чёрная дыра в груди. «Потом», — думал Олег, и не было рядом с ним никого, кто мог бы настоять на немедленной расстановке точек над «i».
Но существовали в его жизни и те, кому сказать «Потом» было при всём желании невозможно.
— Олег, приезжай, надо поговорить с Леной.
Впервые в жизни ему захотелось ответить: «Настюх, сделай с этим что-нибудь сама», однако он, естественно, ничего подобного не выдал.
— Что с ней?
— Почти не ест, ходит только в школу и из школы, про подруг и кружки вообще забыла. На расспросы говорит «всё нормально», только нормальным тут и близко не пахнет. Олег, я боюсь — вдруг она...
Настя замолчала, и Олег физически почувствовал, как потяжелел незримый груз на его плечах. Ещё чуть-чуть, и позвоночник переломится, как соломинка.
— Хорошо, Настюх, вечером приеду.
Против обыкновения, дочка не вышла его встречать. Олег нашёл её в детской, свернувшейся сиротливым калачиком на нерасстеленной кровати. Молча сел рядом, положил руку на острое девчоночье плечо и задумался, что бы такого сказать. Наверное, самым правильным будет начать с того, о чём меньше всего хотелось бы говорить ему самому.