Мой спутник замер, выжидая минуту, когда я успокоюсь и, вслед за тем, сделал мне предостерегающий жест рукой.
Внезапно, прямо передо мной часть стены упала в угол, обнаружив скрытую за ней маленькую, железную дверь.
Мой спутник нажал какую-то кнопку, глухо задребезжал по ту сторону звонок, послышалось щелканье запоров и дверь отворилась. За дверью стояла такая же мрачная фигура, в капюшоне, скрывавшем лицо.
- Что так долго? - проворчала фигура.
- Она еле жива от страха. Всю дорогу пришлось тянуть за руку.
- Там еще не то будет! - зловеще парировал объяснение моего спутника новый тюремщик.
- Смотрите! Разрыв сердца бывает и от страха!.. А если она... - мой спутник многозначительно показал на лоб.
- Знаем! Меньше болтай!
Мой новый тюремщик втолкнул меня в новое помещение, дверь захлопнулась и неопределенный шум и глухое гудение возвестили о том, что опустившаяся часть стены вновь поднялась, плотно закрыв то место, где находилась дверь.
Единственный человек, вселивший в меня надежду, оказался по ту сторону. Снова я предоставлена самой себе. Надеятся было больше не на кого.
Я осмотрелась. Коридор был светлый и сухой. По полу стелился прорезиненный мат, делавший шаги совсем не слышными. Несколько масивных железных дверей с небольшими зарешетчатыми окошечками выходили в коридор.
"Очевидно тюрьма", - подумала я и замедлила шаги у одной из дверей, в которой совсем не видно было окошечка.
Мой проводник тот час грубо толкнул меня в плечо.
- Иди, иди! Чего стала? Французская проститутка.
При этих словах меня охватила злоба с такой силой, что мне захотелось воткнуть ему в грудь кинжал.
"Убить, а потом открыть все эти железные двери и выпустить заключенных!" - мелькнуло у меня в голове, - "Ну, а если там никого нет? А где ключи? А куда бежать?.."
Искушение убить проводника ослабевало, но все с большей силой ощущала я муки жажды. Да и голод давал себя чувствовать так, что тошнота подступала к горлу.
"Скоро ли конец всем этим мукам?" - думала я, ощущая новый прилив злости. - "Погодите, желтые дьяволы, я еще покажу вам, что значит французская девчонка!"
Но вот после нескольких переходов и лестниц мы очутились в помещении, похожем на камеру и на кабинет одновременно. Вся обстановка этой полукамеры состояла из небольшого письменного стола, пары стульев, сейфа в углу и широкой деревянной скамьи под стеной. Окон не было. Под потолком горела яркая лампа.
- Садись! - тюремщик кивнул на скамью.
Усталая от бесконечных переходов и переживаний ни о чем не думая, я с облегчением опустилась на скамью... и в тот же миг с прозительным криком вскочила... Вся скамья была усеянна тонкими иголками, мыступавшими на полтора-два сантиметра над поверхностью и заметные лишь при внимательном осмотре.
Конвоир захохотал во все горло.
- Отдыхай, отдыхай! Или перина плохая? Ничего, переспишь пару ночей привыкнешь.
Кровь бросилась мне в голову и в складках кимоно я нащупала рукоятку кинжала. Еще мгновение и свершилось бы непоправимое.
Но дверь отворилась и в этот момент в помещение вошол пожилой японец в очках, в отлично пригнаной военной форме, с кожанной папкой под мышкой.
- Все шутишь? - и неожиданно нанес ему сильный удар по щеке.
"Капюшон" мгновенно вытянулся в струну.
- Еще раз повторится, сам сядешь сюда! - офицер показал на скамейку.
- Господин... - начал было "капюшон ", но офицер прервал его:
- Пшол вон!
Тюремщик щелкнул каблуками и выскочил за дверь. - Простите, мадмуазель! Здесь произошло недоразумение.
Бросив папку на стол и пододвинув к нему стулья, он вежливо предложил:
- Садитесь, пожалуйста. Не бойтесь! Стул самый обыкновенный.
- И скамья у вас тоже самая обыкновенная, - со злостью сказала я.
Ягодицы у меня горели, и вовсе не хотелось садиться на какой-то стул.
- Еще раз приношу свои извинения, - сказал офицер. - Солдат будет наказан.
- Дайте мне воды, - попросила я. - С тех пор, как я нахожусь у вас, у меня во рту не было ни капли воды.
- И, очевидно, ни куска хлеба, - подхватил офицер. - Это наше упущение! Сейчас мы все поправим. Присядьте, пожалуйста!
Сквозь свои толстые очки он сочувственно взглянул на меня. Однако, я очень хорошо понимала его мнимое сочувствие.
"Еще издевается, скотина," - подумала я. - "Ну, погоди!"
- Я хочу пить, - как бы не слыша слов японца, повторила я.
Офицер нажал кнопку, находившуюся на столе, и в ту же минуту показался "капюшон".
- Ужин для мадмуазель! - приказал офицер.
Несколько томительных минут прошло в полном, тягосном молчании.
Наконец, на столе показался, прекрасно сервированный сытый ужин. Бутылка вина, и особенно графин холодной прозрачной, чистой воды, привлек мое внимание прежде всего.
Я протянула руку к графину.
- Одну минуточку! - остановил меня офицер, убирая графин, - сперва небольшой уговор. Будете отвечать на вопросы или нет?
Не мигая он глядел на меня сквозь толстые стекла своих очков.
Злость помогала мне выдержать его взгляд.
- Я в ваших руках и ничего не могу поделать. Бороться у меня нет сил, - вяло проговорила я.
Стекла очков блеснули.
- Я хочу пить. У меня язык не ворочается.
Офицер кивнул головой и налил мне полный стакан чистой, холодной воды.
О, с каким наслаждением я пила! Ничего вкуснее воды для меня не существовало. Я выпила один стакан, другой... Какое блаженство! Ах, если бы я еще могла сесть...
Потом наступила очередь жаренной рыбы, салата, икры, холодного бифштекса - все я ела торопливо, с жадностью с удовольствием.
Офицер молча наблюдал за тем, как я ем, и казалось, считал каждый кусок.
Когда я насытилась, офицер молча нажал кнопку, и явившийся солдат быстро убрал все со стола.
Приятное состояние сытности разлилось по всему телу и очень захотелось присесть... но, увы, это было невозможно.
Офицер раскрыл папку, уселся поудобнее и приготовился писать, перед ним лежал лист чистой бумаги и он внимательно смотрел на меня.
Я молчала. Пауза затягивалась. "Что то будет!?" - подумала я.
- Итак, будем молчать, мадмуазель? - прервал, наконец, затянувшееся молчание офицер. - Не советую. Мы умеем развязывать языки... И не вздумайте, что только этим... - он кивнул на скамью. - Это только детская игрушка по сравнению с тем, что вас ожидает. Вам понятно? Подумайте хорошенько. Ваша судьба в ваших руках. Вы еще молоды и вам нужно жить.
Он порылся в папке и протянул мне фотографию:
- Взгляните, это тоже была молодая и красивая девушка.
С фотографии на меня смотрела удивительно красивая японка. Огромные глаза, казалось, светились, каким-то мягким светом, великолепные волосы ореолом окружали ее точеную головку. Лицо ее было европейского типа и только чуть удлиненный разрез глаз выдавал ее японское происхождение.
"Какая красавица" - подумала я. - "Но... "была".., он сказал "была "..., значит..." - И мне стало страшно.
Офицер внимательно наблюдал за мной, и казалось, читал мои мысли. Он вздохнул и сказал:
- Да, была... Она оказалась врагом Японии. И вот что с ней случилось.
Он протянул мне другую фотографию, взглянув на которую, я почувствовала, как тошнота подступает к моему горлу.
Какой ужас! Страшное распухшее лицо, всклокоченные, редкие волосы, разбитый рот, изрезанные щеки, а глаза... нет! Я не могла смотреть. Мои нервы напрягались до предела.
Офицер спокойно убрал фотографию и сказал:
- Я думаю, коментарии излишни?
"Ничего, возьми себя в руки, держись, не бойся. Они ничего тебе не сделают" - прозвучал у меня в голове голос проводника, - "Ты им нужна".
Я вспомнила крепкое пожатие его руки и слова:
- "Везде есть мирные люди"... Но ведь в записке тоже говорилось о "Мирных людях"! Значит...
Мне стало легче. К тому же у меня кинжал...
До меня начали доходить слова:
- ...Борьба с нами невозможна. Вы понимаете, наша машина перемалывает и не такие куски, как вы...
Он говорил все это спокойным, монотонным голосом. Потом вынул вечное перо, что-то написал на бумаге и снова обратился ко мне:
- Итак, ваше имя?
- Вы его прекрасно знаете.
- Мадмуазель, прошу вас отвечать на вопрос, а то что мы знаем, вас не касается. Ваше имя?
- Элли Ришар. - Я решила отвечать на все вопросы, неотносящиеся к делу.
- Где вы родились?
- Во Франции, в Марселе.
- Родились во Франции, а имя у вас английское. Почему?
- Не знаю.
- Кто ваша мать? Где она?..
Вопросы сыпались градом и я едва успевала отвечать. Я сказала, что мать умерла, когда я была еще маленькой и помнить ее не могу. Рассказала, что у меня должен быть брат.
Рассказала как погиб мой отец и что со мной было потом.