Я вдруг оживляюсь, вспомнив неожиданно Бухару, вспомнив одну историю, связанную с машиной. Не такой роскошной, правда, в которой мы едем, и говорю, что, если бы не один Египтянин, я бы и вовсе сюда не пришел.
— Никакой бы поход, пожалуй, и не состоялся!
— Какой еще Египтянин? — встрепенулся доктор.
— Э, нет, послушайте-ка сначала одну мою притчу! — и сам я все более увлекаюсь. — После притчи вам все станет ясно.
Одного человека ужалила как-то змея, а он, обезумев от боли, побежал и бросился в реку. Случилось же так, что именно в ту минуту и на том же месте тонул ребенок. Волей-неволей человеку пришлось к ребенку подплыть и вытащить на берег. Тут подоспели родители и стали, чуть ли не плача, благодарить спасителя. А он им с горькой иронией так отвечал: «Вам бы не меня благодарить, а эту гадину, что меня ужалила».
Я долго потом молчу, даю доктору притчу мою переварить, а он кусает губы, сосредоточенно шевелит усами. Должно быть, думает, что кролик-то, черт, образованный!
— А где же ваш Египтянин? — спрашивает. — Египтянин-то где ваш?
— А вот сейчас и появится, — говорю. — Только теперь история вся про Моше-рабейну, когда он в Мидии был, когда бежал он в Мидию из Египта… Он сделал возле колодца привал, если вы помните, а в это время пришли дочери Итро со стадом, если вы помните. Он им стадо помог напоить, отвалил камень от устья колодца и даже защитил от других пастухов. Девушки домой побежали и стали рассказывать своему отцу, дескать, «какой-то Египтянин» помог нам и даже начерпал воды для овец. Ну так вот, поскольку в Торе ни слова не сказано зря, как же следует понимать восклицание девушек «какой-то Египтянин»? И ребе Вандал это дело нам так толковал: «Разве Моше скрывал когда-нибудь, что он еврей? В том-то и все величие этого человека, что он гордился своим происхождением. Никак не мог он выдать себя за другого — ведь девушки его обо всем расспросили!» «Какой-то Египтянин избавил нас…» — сказано в Торе, а это значит, что, если бы Моше не убил надзирателя-египтянина, не возгорелся бы на него гнев фараона и не бежал бы он в Мидию, спасая свою жизнь. Не стал бы мужем Ципоры, дочери Итро, не стал бы пасти овец, не удостоился бы впоследствии разговора с Богом из горящего терновника, не получил бы повеления идти назад и выводить Израиль из рабства. Вот и выходит, что «какой-то Египтянин» спас нас, разве не так, доктор?
Мы оставляем предместья. Глазу открылись мягкие линии холмов. Я вижу впереди город: пальмы, башни и купола. Вижу чистые, ясные небеса. Видение разом пронзило меня, я умолк, голова закружилась, снова вернулись слабость и тошнота.
— Вы закончили тем, что стали проводить параллели между вашим походом и выходом Израиля из рабства, — напомнил мне доктор, пытаясь меня подстегнуть. — Что вы вдруг сникли, великий молчальник, говорите же, ради Бога! Вы были женаты, у вас есть дети, родители?
Но я отвалился на мягкую спинку в полном изнеможении и, смежив глаза, еле ему шепчу, что все ему расскажу, что надо мне поберечь свои скудные силы, приготовиться к встрече с пещерой — кошмаром недавнего прошлого. Я буду искать дорогих своих мертвецов, их великие души. Что весь я сейчас трепещу: «Не настигнет ли меня самого возле пещеры нечистая сила, частью которой я стал и сам? Не позовет ли назад преисподняя, с которой я свыкся, с которой мы свыклись оба — я с ней, а она со мной?»
Он все понимает, мой добрый еврейский доктор. Он все-таки добр ко мне, этот Джассус. И слышу его бодрый голос, полный энтузиазма:
— Впереди по носу у вас — город Бейт-Лехем, царь Давид здесь родился, и тезка ваш, кстати, — парень по имени Иисус Христос! Евреи в Бейт-Лехеме не живут. Сегодня, во всяком случае. В основном мусульмане и христиане… Только что мы миновали гробницу Рахели, она у нас справа осталась. А знаете, почему Рахель похоронена при дороге, а не в Хевронской гробнице вместе с сестрой и мужем?
Это я знаю, прекрасно знаю, но угрюмо молчу. В моем сознании зыбкий, пугающий мрак, меня продувает ровное, ледяное веяние, под лапками у меня скользкие, липкие камни. Вижу в отдалении огоньки — свечи, фонарики. Слышу сильные, молодые голоса на иврите — четко, явственно…
— Когда нас гнали в галут, она из могилы встала, праматерь наша Рахель, она на дорогу вышла и плакала: «Дети мои, о Боже, куда Ты их гонишь, куда их от меня усылаешь?» И Бог услышал ее, Бог от слез ее материнских сжалился и содрогнулся, пообещал ей вернуть нас. Вот почему Яаков похоронил ее при дороге — свою жену любимую, любимую некогда Богом… Красиво, а?