Девушка стоит у окна. Юноша – ближе к двери. Разговаривают как будто бы по телефону через пару континентов. Связь – плохая.
– Как здоровье Аркадия Николаевича? Ты говорил с врачом?
– Говорил. Врач сказал: состояние стабильное.
– А как ты сам думаешь, Владимир? Как видишь?
– Я думаю, Ольга, что кризис действительно позади. Можно опять ждать ремиссии.
– Хорошо бы так…
Они всегда называли друг друга полными именами. Когда-то, еще в детдоме, их научила этому преподавательница этикета. «У вас у всех красивые и значительные имена, – объяснила она им. – Владимир, Евгений, Георгий, Дмитрий, Ольга. Они звучат и это важно. В вашем патологически коммунальном интернатском бытии, где практически никто никогда не остается один, вы можете это использовать. Звучание ваших имен послужит для вас хоть какой-то защитной стеной. Нынешнее общество вообще тяготеет к фамильярности, называя это демократизмом. А вы, из-за вашего изначального положения детей-париев, прямо-таки на нее напрашиваетесь. Всех так и тянет снисходительно похлопать вас по плечу или сочувственно погладить по голове. Вы понимаете меня?»
Их преподавательница этикета происходила из старинного, но странного рода. Только в России, наверное, бывают такие роды, которые в течении 200 лет, несмотря на все перемены, остаются в непререкаемой, отдающей высокомерием оппозиции существующему государственному устройству. Возможно, их нелепые на первый взгляд усилия каким-то причудливым образом компенсируют особенности толпы, охотно и плавно, как водоросли, колеблющейся вместе с модой и линией правящей партии. Декабристы – народовольцы – эсеры – большевики – диссиденты и т.д.
Анна Сергеевна носила длинные черные юбки без разреза, умела ставить границы и всегда выглядела так, как будто бы еще в детстве случайно проглотила линейку, но за много лет приспособилась вполне к своему положению. С нелегкой руки Владимира все сказанные ею слова музыканты ансамбля «Детдом» воспринимали как прорицания оракула.
Они всё поняли и какое-то время все пользовались этим. Потом Женя и Егор устали и сократились. А Ольга, Владимир и Дмитрий продолжали называть друг друга полными именами. И все окружающие их тоже так называли. Они сохраняли границы, но иногда не могли вспомнить, зачем это нужно. Вот как, например, сейчас.
После окончания коррекционной школы государство признало их вполне самостоятельными гражданами и выделило им на пятерых три комнаты в пятикомнатной коммуналке на Нарвском проспекте, в третьем от улицы проходном дворе. Все думали, что Ольга и Владимир поселятся вместе, потому что еще в интернате было очевидно, что они – пара. Но получилось иначе. Ольге выделили отдельную комнату, самую маленькую и светлую. Владимир поселился в одной комнате с Дмитрием, а Егор – с Женей. Соседи – строительный рабочий-пенсионер и супружеская пара немолодых бухгалтеров, узнав, что в освободившиеся комнаты въедут пятеро бывших детдомовцев, да еще и музыканты – обреченно затихли. Но скоро поняли, что все их опасения были напрасны. Вселившиеся ребята не устраивали никаких дебошей, не включали современную музыку и с сумрачной регулярностью и тщательностью роботов убирали места общего пользования. Вычурная вежливость старшего из них иногда просто пугала. Впрочем, с соседями детдомовцы почти не общались, а все попытки любопытных стариков влезть в их быт пресекали вежливо, но неукоснительно. Чуть податливее других казался соседям увалень Егор. Через него они и узнавали новости из жизни квартирной молодежи. Однако, на самый животрепещущий вопрос: «Какие, собственно, отношения между вашим „старшим“ и девушкой?» – не мог ответить и он.
– Владимир, может быть, нам и не надо ничего этого? – спросила Ольга. – Мы могли бы тоже устроиться куда-нибудь, как Женя с Егором. Или еще как. И жить спокойно.
Помимо всех музыкальных упражнений, репетиций и концертов, Женя с Егором работали дворником на одно место на площадке возле автомобильного салона. По очереди по утрам подметали площадку, сгребали листья или убирали снег. Опустошали урны, чистили газоны. Деньги на двоих платили небольшие, но верные и нелишние. Инициатором этой деятельности был Женя. Он уверял, что ему, чтобы «не психовать», нужна какая-то осмысленная физическая активность, например, наводить чистоту. А Егору та же активность нужна для того, чтобы, наоборот, когда-нибудь не заснуть и не отключиться окончательно.
– Я не хочу, Ольга, чтобы ты работала дворником.
– Да. Я, наверное, могу выучиться на секретаря. Помнишь, у меня получалось с компьютером. И ошибок в письме я никогда не делаю. Если бы я окончила курсы…
– Ты не хочешь петь?
– Да. Я могла бы петь для вас… для друзей… просто так… А чего хочешь ты, Владимир?
– Как только я сам буду знать, я скажу тебе – первой. Аркадий Николаевич говорит, что у человека есть врожденная потребность в самореализации. Я, кажется, забыл фамилию ученого, который ее открыл. Возможно, его звали Ламарк.
– Он что-нибудь тебе посоветовал? Прочитать книги Ламарка?
– Нет. Он сказал, что сам не знает, а нам надо отыскать человека, в бескорыстии которого можно быть уверенными, и поговорить с ним о нашей дальнейшей судьбе.
– Да. Такие люди существуют? Я много раз слышала, что все продается.
– Ты сама знаешь, что это не так. Аркадий Николаевич порекомендовал мне обратиться к одной женщине. Он сказал, что она очень умна и во всей этой ситуации наверняка станет исходить из наших, а не из своих собственных интересов. До того, как продали и расселили их коммуналку, он жил с ней в одной квартире. Мы приходили туда и я ее, кажется, даже смутно помню. Такая высокая, с пышными волосами.
– Да! – оживленно воскликнула Ольга. – Я тоже ее помню. У нее тогда почему-то жили морские свинки. Штуки четыре или даже пять. Ужасно глупые и симпатичные. Они пахли опилками и сеном. Она давала их мне поиграть. Как ее зовут? Где она теперь живет?
– Аркадий Николаевич дал мне ее новый адрес. Ее зовут Анжелика Андреевна Аполлонская.
– Антонина, у меня такое впечатление, что ты хочешь не то о чем-то меня попросить, не то что-то спросить. Решайся, пока самолет еще не прилетел, – сказала Анжелика, рассеянно скользя взглядом по табло прибытия.
Со времени, когда она смотрела на него прошлый раз (несколько секунд назад) на табло ничего не изменилось. Самолет из Франкфурта (именно там, в Германии находилась самая удобная развязка для перемещения из Мексики в Россию) по прежнему задерживался.
– Да, мама, – слегка улыбнулась Антонина. – Я была бы тебе очень признательна, если бы ты теперь перестала кидать вокруг себя эти дезинфицирующие взгляды.
– Дезинфицирующие? – подняла бровь Анжелика.
– Ну да. Видела по телевизору рекламу про то, как какое-то средство убивает микробов в унитазе? Так вот мне кажется, что тебе сейчас достаточно на этот унитаз просто посмотреть – и все микробы в нем сдохнут от ужаса.
– Я не совсем понимаю, о чем ты говоришь, но могу, наверное, просто почитать книгу. Пойдем, сядем. А где Виталий?
– Виталик пошел в зал отправления играть на автоматах, – объяснила Антонина. Велел позвонить ему по мобильнику, когда объявят прибытие. Впрочем, в том зале его тоже, кажется, объявляют.
– Не понимаю, зачем ты вообще притащила его с собой? Если бы вы были женаты, это еще туда-сюда, сразу представить прибывшему отцу своего мужа… А так… Какое дело Олегу до твоего бой-френда, а Виталию – до твоего как бы отца? Что они будут друг другу говорить?
– Не знаю, – Антонина пожала широкими плечами. – А на твой вопрос отвечу, если ты объяснишь мне, зачем ты привезла с собой тетю Лену.
– Может быть, ты заметила, что это не я ее, а она меня привезла сюда на своей машине. У нас, как ты знаешь, машин нет. Я не знаю, сколько у Олега и Кеши багажа…
– Я уверена, что они вполне могли бы разориться на такси…
– Что же касается твоего намека относительно того, что я взяла Лену для моральной поддержки, – невозмутимо продолжила Анжелика, как будто бы ее и не перебивали. – Это абсолютно справедливое предположение. Но в моем случае это объяснимо – нас с Олегом связывают все-таки непростые отношения с давней историей. Что же касается тебя, то у тебя с ним никаких отношений попросту никогда не было.