— Вряд ли эти ублюдки скажут, что я отобрал у них автомат и пистолет, а охотничье ружье и нож мои — поэтому какой смысл отдавать? В наше время, когда может начаться гражданская война, оружие и самим пригодится. Пистолет возьми себе, сам говорил, что воюешь с ворьем голыми руками, а автомат я дома спрячу. Зачем дяде Володе лишний срок навешивать? Он и не заикнется про автомат и пистолет. Все новое, явно купили у солдат-ворюг. А если расколятся, придется вернуть и все дела.
— А если из оружия кого-либо пришили?
— Нам-то что за дело? Не мы же!
— Сколько мы с тобой всего украденного вернули? — помолчав, спросил Иван.
— Черт с ним, добром! — вздохнул Антон. — Главное — задали жару этим выродкам! Привыкли обворовывать несчастных безответных людишек, а тут вдруг такое! И этого грязного вонючего Паучишку я выкурю из деревни! Нечего такой мрази рядом со мной небо коптить. Да и не смогу я его видеть там каждый день.
— Они ведь мстительные, — сказал Иван. — Если не посадят, будут тебя пасти. Какую-нибудь пакость придумают, чтобы выманить у тебя оружие. А ты в Плещеевке один.
— Теперь не один! — похлопал ладонью по сумке Антон. — Вот почему я и не захотел сдавать автомат. Они храбры со слабыми, а перед сильным хвост поджимают. Уж тебе-то это следовало бы знать, товарищ детектив!
— Не должен был я подставлять себя Коле Белому, — посетовал Иван. — До сих пор не могу понять, в чем дело: поскользнулся я или на долю секунды замешкался? Реакция подвела? Он был пьяный, а выбить нож из его руки — привычное дело! Сколько мы эти приемы отрабатывали и вот на тебе — вляпался, как новичок!
— Не терзайся, Ваня, и на старуху бывает проруха, — сказал Антон, минуя последний уличный фонарь, освещавший окраинный деревянный дом у шоссе. Черная холодная ночь обступила «газик», лишь свет ярких фар расталкивал перед зеленым капотом мрак. — Мы с тобой сегодня хорошо поработали. И вернули главное — охотничье ружье, патроны, нож. Они записаны в мой охотничий билет. Без тебя бы один я ничего не сделал. Черт побери, дружище, фермер на этой земле один ничего не сможет сделать — я в этом все больше убеждаюсь. А наши законы не дают права привлечь наемную силу. Выход один: нескольким фермерам объединяться в кооператив или какое-нибудь общество. Тогда они будут сила! Сообща можно купить трактор, сельхозтехнику... Но пока из города не рвутся сюда деловые люди. Или еще выход: народить кучу детей, как было в старину. Каждый человек в семье крестьянина — работник!
— В больших городах от мала до велика занимаются спекуляцией, — сказал Иван. — А на селе надо вкалывать от зари до зари. А дети... Их еще надо прокормить, вырастить, привить им любовь к земле.
— Ничего, когда горожанам жрать будет нечего, вспомнят про землю, деревню...
— Может, ты и прав, Антон, — ответил Иван.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
1
Стоя обнаженной перед большим, до потолка, зеркалом, оправленным в резную с завитушками дубовую раму, Аня Журавлева внимательно рассматривала себя. За высокими окнами бесшумно летели снежные хлопья. Крыши побелели, как и двор. Из клумб торчали серые стебли растений. Может, Новый год будет снежным? Впрочем, снег в городе долго не держится: ударят морозы, насыплет снегу, а через день-два снова плюсовая температура, лужи на асфальте, грязь. И самое опасное — гололед. Особенно часто получают травмы пожилые люди. Жизнь в Санкт-Петербурге становилась все беспросветнее, тяжелее. В аптеках не было необходимых лекарств, медики справедливо роптали, что у них низкая зарплата. В магазинах шаром покати, даже на продуктовые карточки ничего нельзя приобрести, очереди за всякой мелочью становились все длиннее, а люди все злее. То и дело вспыхивали перепалки, иногда мужчины давали волю и кулакам. Особенно у винно-водочных магазинов. Мужчины кляли Горбачева, напакостившего со спиртным. Это после его диких указов водка и вина стали еще отвратительнее. Ликеро-водочные заводы гнали свою продукцию, не заботясь о качестве, — все равно все сразу же раскупали. Стоило сухие вина принести домой, как через неделю под пробкой появлялась белая накипь, шампанское напоминало прокисший квас. И все равно все расхватывали, пили и продавали на тротуарах спиртное — это спекулянты. Причем, не стеснялись, тут же у магазина.
— Да когда же это проклятие кончится! — вслух вырвалось у Ани. Они с Иваном уже много раз давали себе слово не говорить дома о политике: выключали радио, телевизор когда начинали разглагольствовать о реформах и рынке штатные демагоги, не читали газет, но проклятая политика лезла во все щели, как клопы или тараканы... Сегодня декабрьским утром Аню волновало другое: она окончательно уверилась, что беременна. Не может быть задержка на целый месяц? И вроде бы грудь стала больше, а соски к утру набухают. В этом году она не загорала и тело ее было молочно-белым. Она осторожно стискивала пальцами торчащую грудь, гладила круглый живот, сладкая дрожь пробегала по телу, когда касалась треугольного черного лобка. Если раньше она спокойно дожидалась ласк Ивана и так же спокойно отдавалась ему, то в последние недели все чаще сама вызывала его на ласки. С нетерпением дожидалась его возвращения домой, подавала на стол в кухне скромный ужин, ей нравилось наблюдать, как он ест, идя к плите или раковине, старалась бедром коснуться его, ей нравилось, когда он клал свою тяжелую руку ей на колени, гладил их, очень хотелось, чтобы потрогал грудь. Иван всегда делал это осторожно, нежно, даже когда страсть овладевала им.